Научные труды и Публикации

Академик А.А. Кокошин о вкладе А.А. Свечина в нашу Победу в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.

В год 80-летия выдающейся Победы нашей страны, наших Вооруженных сил в Великой Отечественной войне нельзя не обратиться к вопросу о вкладе в эту Победу А.А. Свечина – крупнейшего отечественного военного теоретика.

Несомненным является вклад Александра Андреевича в нашу Победу за счет подготовки кадров высшего командного состава РККА в результате его яркой преподавательской деятельности. Особенно здесь стоит отметить его работу в Военной академии Генштаба РККА во второй половине 1930-х гг., когда были подготовлены в стенах этой Академии многие будущие прославленные советские полководцы. Выделяется набор слушателей этой Академии 1936 года, так называемый «маршальский курс», в числе выпускников которого были четыре будущих Маршала Советского Союза, пятеро генералов армии, еще несколько человек – генерал-полковников, сыгравших огромную роль в нашей Победе.

Крупной заслугой А.А. Свечина является отработка в его фундаментальных трудах «Эволюция военного искусства» и «Стратегия» концепции «перманентной мобилизации» (с формированием все новых соединений Вооруженных сил с соответствующим оснащением) применительно к будущей войне, которая стала для нас Великой Отечественной войной. Перманентная мобилизация сыграла огромную роль, в обеспечении нашей Победы, особенно в тяжелейших для нашей страны и Красной армии условиях 1941 и 1942 гг. В экстренном порядке формировались сотни новых стрелковых дивизий, танковых бригад, которые в большинстве своем оперативно вводились в бой.

Как справедливо отмечает видный отечественный военный историк А.В. Исаев, в крайне ограниченные сроки (по особым штатам военного времени) «именно формирование новых соединений позволяло не только раз за разом восстанавливать фронт после «котлов», но и перейти в контрнаступление в ноябре 1941 г. под Тихвином и Ростовом, а в декабре 1941 г. – под Москвой»[1].

Исаев далее писал о том, что «Немцам пришлось столкнуться с тремя эшелонами «перманентной мобилизации». Соответственно «первый эшелон составили дивизии, формирование которых начали вскоре после начала войны; и некоторые из этих дивизий пошли в бой уже в конце июля 1941 г. За этим эшелоном следовали дивизии летнего формирования, направленные на фронт осенью 1941 г. (а также танковые бригады, создание которых началось в августе). Исаев обоснованно подчеркивает, что «большой жирный крест на «блицкриге» поставили соединения формирования осени 1941 г., которые образовали костяк войск, перешедших в контрнаступление под Москвой в декабре месяце»[2].

Из глубоко проработанных идей Свечина (особенно в его «Стратегии») имевших большое практическое значение в условиях Великой Отечественной войны можно было выделить формулу «интегрального полководца» для руководства всей вооруженной борьбой и формулу «перманентной мобилизации», для постоянного пополнения Вооруженных сил в ходе будущей войны, которая, по оценке Свечина, потребовала бы от Советского Союза огромного напряжения сил. Так же можно отметить и важность свечинской формулы «экономического Генерального штаба».

В годы Великой Отечественной войны формула «интегрального полководца» воплотилась в идею Ставки Верховного главнокомандования, во главе которой встал глава ВКП(б) и советского правительства (Совета народных комиссаров СССР) И.В. Сталин. (Отметим, что при этом Сталин занял и пост народного комиссара обороны СССР.) Ставка ВГК, опираясь на Генштаб как свой основной рабочий орган, стала на определенном этапе этой войны весьма эффективным «интегральным полководцем», обеспечив нашей стране самую выдающуюся победу в мировой истории. При этом Генштаб оставался неотъемлемой частью Наркомата обороны СССР, одним из его подразделений. Это превращение Ставки ВГК в эффективный орган стратегического руководства (управления) заняло довольно много времени. Как отмечал Маршал Советского Союза А.М. Василевский (1895–1977), важной вехой в овладении И.В. Сталиным современного военного искусства стала Сталинградская битва, однако «в полном мере владеть методами и формами руководства он стал лишь в ходе сражения на Курской дуге», т.е. на третий год Великой Отечественной войны. Сталин стал хорошо, по замечанию А.М. Василевского, разбираться не только в стратегии, но и в оперативном искусстве, в силу чего он «оказывал большое влияние на ход разработки операций»[3].

С июля 1941 г. по май 1942 г. начальником Генштаба РККА был Б.М. Шапошников, высоко ценивший творчество А.А. Свечина, особенно его «Стратегию». Со значительной степенью вероятности можно предположить, что Шапошников в решении вопросов стратегического управления (руководства) опирался на идеи Свечина, хотя и не мог на них ссылаться в силу того, что Свечин был репрессирован в 1938 г.

Большое прикладное значение имели тезисы Свечина о роли и месте расположения Ставки, о том, как Ставка должна «иметь контакт» с «линией фронта» помимо «иерархической лестницы штабов».

Свечин подчеркивал в своей «Стратегии» – «Кто знает, тот командует». Он отмечал: «Кроме количественных, хронологических, геометрических данных, доставляемых последними, необходимо иметь еще ясное представление о том, что происходит в действительности при боевых столкновениях, какова их природа, каковы достоинства войск обеих сторон, их тактика и психика, о том, с каким коэффициентом надо учитывать поступающие сводки. Но этого сближения с фронтом можно скорее достичь рекогносцирующими сотрудниками, а не относительным выдвижением самой Ставки». Это можно считать исключительно ценным замечанием военного теоретика, отталкивающегося от опыта Первой мировой войны.

Известно, что в ходе Великой Отечественной войны Высшее советское командование регулярно направляло во фронтовое звено, а фактически и ниже представителей Ставки. Был также создан в Оперативном управлении Генштаба РККА и корпус офицеров – представителей ГШ.

В работе Ставки ВГК особая роль принадлежит маршалам Советского Союза Г.К. Жукову и А.М. Василевскому. Последний, как известно был одним из упомянутых выпускников упомянутого «маршальского курса» Военной Академии Генерального штаба РККА.

Блестяще в работе Ставки ВГК проявил себя такой крупнейший советский генштабист, как генерал армии А.И. Антонов, официально ставший начальником Генштаба лишь в 1945 г., но фактически бывший им определенное время и до этого. Он тоже учился на «маршальском курсе» в Военной Академии Генерального штаба РККА в то время, когда там преподавал Свечин.

Применительно к свечинской идее «экономического Генерального штаба» можно отметить создание в СССР вскоре после начала Великой Отечественной войны такого органа, как Государственный Комитет обороны (ГКО). Этот орган как руководимый И.В. Сталиным сыграл огромную роль в организации всей жизни страны, включая экономику, ради достижения нашей победы. Такой орган отсутствовал в системе стратегического руководства (управления) Российской империи в период Первой мировой войны, что в немалой степени повлияло на тяжелое состояние промышленности, сельского хозяйства, финансов нашей страны в то время, и на обеспечение ее действующей армии продовольствием, вооружениями, боеприпасами и др.

Вышла в свет книга А.А.Кокошина и З.А.Кокошиной «О контурах формирующейся новой центральной структуры системы мировой политики». (М.: ЛЕНАНД, 2025).

В работе рассмотрены факторы и параметры современных геополитических трансформаций – этой сложной и меняющейся совокупности различных процессов, отражающейся прежде всего в изменении центросиловой структуры системы мировой политики. Проанализирована роль мировых центров силы – РФ, КНР, США, а также потенциального глобального игрока – Индии. Оценено место в мировой геополитике Европейского союза и Японии. Показано региональное и надрегиональное влияние Турции, возрастающее влияние региональных держав на примере Вьетнама и Индонезии. Обсуждено значение научно-технологического, военного факторов в геополитических трансформациях, показаны изменения в состоянии межгосударственных альянсов и объединений. Проанализировано место и интересы России в современной системе мировой политики, в том числе применительно к внутреннему социально-экономическому и социально-политическому развитию, формированию социальной реальности страны. Определены процессы, происходящие в российском обществе под воздействием геополитических трансформаций, особенно под влиянием «гибридной войны», которую ведет против РФ «коллективный Запад». Подчеркивается, что в этих условиях в России произошла консолидация общества, усилилась поддержка следова­ния РФ собственным путем с опорой на традиционные российские ценности.

А.А.Кокошин «Группировки американской буржуазии и внешнеполитический курс США» (статья 1981 г.)

В этой статье делается попытка проследить, как соотношение об­щеклановых и частных, групповых интересов различных секторов аме­риканской буржуазии воздействовало на изменение внешнеполитиче­ского курса правящего класса США в последние 12–15 лет. Автор далек от того, чтобы жестко детерминировать внешнюю политику лишь экономическими факторами, от того, чтобы прямо связывать экономические интересы буржуазии с внешней политикой такой стра­ны со сложной политической системой, как Соединенные Штаты Аме­рики. Особенно неоправданным было бы искать экономическое объяс­нение каждой конкретной, даже крупной политической акции амери­канского государства на международной арене. Однако избранный период позволяет, используя обобщенные показатели, выделить в пер­вую очередь именно экономические факторы, а затем оценить то, как они влияли на взгляды правящих кругов по международным отноше­ниям, как отражались во внешней политике США.

Анализ экономической и политической деятельности различных американских монополий, а также предприятий немонополистической буржуазии, различных предпринимательских ассоциаций, проведен­ный автором на базе ряда советских исследований и работ американ­ских ученых, позволяет выделить три основные группы компаний, различающиеся характером взаимодействия между их частными эко­номическими интересами и внешней политикой США.

Во-первых, это монополии, образующие ядро военно-промышлен­ного комплекса (в который также входит военная верхушка и опре­деленная часть политических деятелей, наиболее тесно связанных с интересами военного бизнеса).

Во-вторых, корпорации, производящие преимущественно невоен­ную продукцию, обладающие крупными заграничными капиталовло­жениями и ведущие в больших масштабах экспортно-импортные опера­ции.

В-третьих, компании, с одной стороны, мало связанные с военным производством, а с другой – ориентированные почти исключительно на внутренний рынок; сюда включаются все компании, не вошедшие в две вышеобозначенные группы.

При этом автор учитывает, что о внешнеполитической роли двух из трех рассматриваемых групп американского бизнеса (а именно мо­нополий военно-промышленного комплекса и транснациональных кор­пораций) имеется ряд глубоких работ советских исследователей. Внешнеполитическая же роль буржуазии третьей группы в последние годы вообще практически не освещалась в советской и зарубежной научной литературе.

Совместное, сравнительное рассмотрение соотношения внешне­политических интересов всех трех групп буржуазии в зависимости от меняющейся экономической, социальной, внутри- и международно- политической обстановки в наибольшей мере отвечает принципам системного подхода[1].

Каков же состав этих трех групп современного американского бизнеса, каково их место в структуре власти и как соотносятся их экономические интересы с внешнеполитическим курсом Соединенных Штатов?

Прежде всего необходимо отметить, что границы между этими группами компаний подчас очерчены не очень четко, происходит мно­жество взаимных пересечений и наложений. Особенно это характерно для первых двух групп американского бизнеса; многие из корпора­ций– получателей военных контрактов имеют также заграничные ин­вестиции и осуществляют значительные внешнеторговые операции; в свою очередь значительная часть транснациональных монополий во­влечена в производство военной техники (как по заказам министер­ства обороны, так и для иностранных государств).

Но ядро каждой из обозначенных выше групп американского бизнеса имеет все же свои специфические интересы, что и делает воз­можным, по мнению автора, проведение соответствующего анализа.

Корпорации, образующие ядро военно-промышленного комплек­са, – это в первую очередь компании, преимущественно ориентирован­ные на выпуск военной продукции, объем продаж которых по военным подрядам составляет до 90%. К ним относятся такие корпорации, как «Боинг», «Дженерал дайнэмикс», «Грумман», «Локхид», «Макдонелл- Дуглас», «Нортроп», «Рокуэлл интернэшнл», «Юнайтед текнолоджиз» и др. Они занимают видные места в списке 500 крупнейших монопо­лий США – от 32-го («Юнайтед текнолоджиз») до 185-го («Грум­ман»), однако, за небольшим исключением, не относятся к сверхги­гантам^[2]. В среднем у 100 крупнейших подрядчиков министерства обороны на военную продукцию приходится, по оценке профессора Колумбийского университета С. Мелмана, 40%, на гражданскую – 60% всей продукции[3]. Получаемые от Пентагона контракты служат для большинства компаний источником особо высоких прибылей: прибыли предпринимателей, занятых производством оружия, в среднем на 20– 30% превосходят прибыли, получаемые от продажи невоенной продук­ции[4].

Нельзя не отметить и того, что в военное производство в США во­влечено в разной степени большое число мелких и средних фирм, ко­торые, может быть, не оказывая непосредственного влияния на аме­риканскую военную политику, служат важным социально-экономиче­ским компонентом базы американского милитаризма. К выполнению государственных военных заказов привлекаются свыше 20 тыс. глав­ных подрядчиков и около 100 тыс. субподрядчиков[5].

Важным аспектом деятельности монополий военно-промышленно­го комплекса в последние годы следует считать резко возросший объем внешней торговли оружием. Для 10 главных подрядчиков Пен­тагона доля зарубежных продаж военной техники, запчастей, снаря­жения, услуг достигла в 1976 финансовом году 30,5% общего объема их продаж. Все более значительным источником сверхприбылей для этой категории монополий является использование ими соглашений о совместном производстве военной техники, а также лицензионных соглашений[6].

Оценивая место данной группы монополий в структуре политиче­ской и государственной власти США, следует подчеркнуть, что у нее сложились наиболее тесные связи со значительной частью государст­венного аппарата (в первую очередь, разумеется, с аппаратом мини­стерства обороны) и сравнительно устойчивой группой политических деятелей (сенаторов, конгрессменов, губернаторов отдельных штатов). Именно характер этих весьма разветвленных, прочных связей позволя­ет говорить о сочетании военных и частных корпораций, соответствую­щих подразделений госаппарата и группировок политических деятелей как о комплексе – военно-промышленном комплексе.

Наличие подобного образования в экономической и политической структуре США определяет в первую очередь то обстоятельство, что удельный вес военно-промышленных монополий в формировании аме­риканского внешнеполитического курса заметно превышает их удель­ный вес в экономике страны.

Транснациональные корпорации (ТНК) США – это прежде все­го элита элит американского бизнеса. Именно крупнейшие, самые мощные и динамичные промышленные компании и банки занимают одновременно лидирующее место в этой Категории частнопредприни­мательской деятельности. По оценке советского ученого В. В. Жарко­ва, список американских ТНК включает 115 компаний (имеющих, по его классификации, заграничные инвестиции и филиалы не менее чем в пяти зарубежных государствах), из которых в первые 100 промыш­ленных компаний США входят 52 корпорации; в первые 200–84, в третьей – пятой сотне–13, а за пределами «клуба 200» – лишь 18 компаний[7].

В списке ведущих транснациональных монополий, составленном журналом «Форбс», фигурируют 150 промышленных и торговых ком­паний и банков. В их числе вся американская предпринимательская «верхушка» – «Экссон», «Мобил», «Тексако», «Форд», «Дженерал мо­торе», ИБМ, «Ситикорп», «Дженерал электрик», «Бэнк оф Америка», «Дюпон де Немур» и др. Место этих корпораций в иерархии ТНК не всегда совпадает с их местом в иерархии 500 крупнейших компаний внутри страны: например, «Форд мотор» в списке ТНК стоит выше «Дженерал моторе», поскольку превосходит последнюю по объему за­граничных инвестиций и заграничных операций, хотя и уступает по об­щему объему капитала и продаж[8].

Значение транснациональных монополий в экономике США в по­следние 12–15 лет в целом возрастало, хотя этот процесс во многом носил противоречивый характер: отнюдь не все аспекты международ­ной экспансии американских корпораций Шли на пользу экономике страны с точки зрения обобщенных интересов правящего класса. С 1960 по 1978 г. прямые заграничные инвестиции американских мо­нополий возросли с 31,9 млрд. долл. до 168,0 млрд., причем если в 1960–1970 гг. среднегодовые темпы роста инвестиций составляли 9,5%, то в 1970–1978 гг. они составили 11,1%. Прибыль от прямых заграничных инвестиций выросла с 8,2 млрд. долл. в 1970 г. до 25,7 млрд. в 1978 г.[9] Темпы роста заграничных капиталовложений американских Монополий значительно превышали средние темпы роста внутренних инвестиций в самих Соединенных Штатах.

Особо быстрыми темпами, в частности, развивались заграничные операции американских банков. Число банков США, имеющих загра­ничные филиалы, возросло с 13 в 1965 г. до 137 в 1978 г. В тот же пе­риод количество самих филиалов увеличилось с 211 до 761, а активы зарубежных филиалов –с 9,1 млрд. долл. до 270 млрд. (!) Доля при­былей от зарубежных операций в общих прибылях 13 крупнейших бан­ков Соединенных Штатов возросла с 18,8% в 1970 г. до 49,6% в 1976 г., или на 164%[10].

С перечнем компаний, занимающих ведущее место по объему за­граничных капиталовложений, в значительной мере совпадает список фирм, осуществляющих львиную долю американских внешнеторговых операций; на корпорации, входящие в первые 200 крупнейших фирм США, приходится более 80% внешнеторгового оборота страны[11]. В отличие от западноевропейских стран и Японии средние, а тем бо­лее мелкие американские компании принимают незначительное уча­стие во внешней торговле. Так, из 252 тыс. компаний в обрабатываю­щей промышленности США во внешней торговле принимают участие лишь 30 тыс. фирм[12] из верхних эшелонов американского бизнеса.

Следует отметить, что в своем отношении к международным по­литическим и экономическим проблемам монополисты-руководители транснациональных корпораций неоднородны. Среди ТНК можно различать те компании, которые занимаются вывозом капитала и экспортно-импортными операциями уже на протяжении многих деся­тилетий, и те, для которых крупномасштабная международная дея­тельность–-дело сравнительно новое. Первые в целом являются бо­лее старыми, прочно закрепившимися в американской и мировой ка­питалистической структуре монополий («старые деньги»), вторые –в большинстве своем корпораций, занявшие высокое место в монополи­стической иерархии лишь после второй мировой войны («молодые деньги»). При этом первая группа –это преимущественно монополии со штаб-квартирами на северо-востоке страны (в Нью-Йорке, Бостоне, Филадельфии, Чикаго), вторая –с центрами управления в южных и за­падных штатах (в Хьюстоне, Лос-Анджелесе, Атланте и др.)[13].

В первую очередь усилиями «старых денег» были созданы и уже функционируют на протяжений десятилетий «мозговые центры» фи­нансовой олигархии (нью-йоркский Совет по внешним сношениям, Институт Брукингса, исследовательские центры Гарварда, Принстона и других университетов). В последние годы эти центры разрабаты­вают более гибкие й изощрённые методы внешней политики США, чем центры, финансируемые монополиями военно-промышленного комплекса или «молодыми» ТНК.

Третья группа американского бизнеса – компании, оперирующие почти исключительно на внутреннем рынке, – наиболее пестра по сво­ему составу. Она же й наиболее многочисленна. Здесь и крупные промышленные корпораций, хотя и уступающие по своей мощи транс­национальным и ведущим военным Монополиям, тем не менее близ­кие к вершине монополистической Иерархии, и аморфные конгломера­ты, состоящие из промышленных компаний и предприятий сферы услуг, объединяемые лишь персоной владельца конгломерата. В эту группу входят и тысячи компаний средних размеров, миллионы фирм мелкого бизнеса (по некоторым оценкам, до 15 млн. фирм).

Нельзя не отметить, что у большинства предпринимателей этой группы, как у крупных, так й у мелких, сложилось весьма негативное отношение к крупнейшим монополистам, возглавляющим транснациональные корпорации. Свобода маневра транснациональных корпора­ций, прибыли, способность быстрее других приспосабливаться к меняю­щейся экономический конъюнктуре не могут не вызывать зависть у предпринимателей; ограниченных более тесными рамками националь­ного рынка (для подавляющего же большинства бизнесменов этой группы рынок ограничен даже не штатом, а отдельным графством, районом города, просто кварталом).

Как справедливо отмечает советский исследователь Ю. Субоцкий, мелкие предприятия – это питательная среда частнопредприниматель­ской деятельности, они служат Своеобразным «социальным амортиза­тором» между рабочим классом и финансовой олигархией. К тому же наличие огромного числа обособленных и распыленных производ­ственных ячеек затрудняет борьбу трудящихся за свои права, разви­тие профсоюзного движения, что вполне отвечает интересам господ­ствующего класса в целом[14]. Мелкие и средние предприниматели, играя в своей совокупности все еще значительную роль в экономике страны, занимают видное место в социальной базе политических ор­ганизаций. В частности, они составляют массовую основу правоконсервативных и праворадикальных движений[15].

* * *

Определяя специфические внешнеполитические интересы каждой из рассмотренных выше групп как производные от их места в эконо­мической и социально-политической структуре США, можно выде­лить, как представляется, следующие положения.

Первая группа монополий самым непосредственным образом за­интересована для обеспечения большого объема военных заказов и соответствующих прибылей в поддержании значительной степени международной напряженности, военно-политического противостоя­ния; сюда относится и наличие локальных и региональных вооружен­ных конфликтов, оправдывающих в глазах общественного мнения вы­сокий уровень налогообложения и военных расходов.

Вторая группа монополий свой главный внешнеполитический интерес видит в обеспечении «благоприятного инвестиционного климата», т. е. условий, при которых можно осуществлять наиболее вы­годным образом краткосрочные и долгосрочные заграничные капита­ловложения, приносящие максимальную прибыль. Этого транс­национальные монополии добиваются любыми путями, включая прямое и косвенное использование военной силы США, организацию совместно с ЦРУ и местной реакцией переворотов и т. п. Но при этом у них нет столь же ярко выраженной заинтересован­ности в постоянном поддержании международной напряженности, как у монополий, представляющих собой ядро военно-промышленно­го комплекса. Более того, затягивающиеся вооруженные конфликты в отдельных районах мира, потрясения, испытываемые в период обо­стрения международных кризисных ситуаций валютно-финансовой системой капитализма, часто чреваты весьма значительными потеря­ми для транснациональных монополий. Следует также отметить, что еще с середины 60-х годов все большее число транснациональных корпораций США стало проявлять значительный интерес к научно-техническому и торгово-экономическому сотрудничеству с СССР и дру­гими странами социалистического содружества.

Внешнеполитические интересы компаний третьей группы выраже­ны менее явно, чем у монополий военно-промышленного комплекса или у транснациональных корпораций. Соответственно их голос на протяжении большей части послевоенного периода был почти не слы­шен. Однако роль этой группы американского бизнеса проявляется довольно отчетливо в критические моменты для американской эконо­мической, социальной и политической системы, как она проявлялась на пороге 70-х годов в связи с агрессией США во Вьетнаме или на пороге 70-х – 80-х годов.

Объективно активизации деятельности «внутреннего» бизнеса в вопросах внешней политики способствует качественно возросшая за последние 12–15 лет вовлеченность американской экономики в целом (не только в лице ТНК) в международные экономические отношения.

В начале 70-х годов взаимоотношения между тремя группами американского бизнеса носили наиболее конфликтный характер. Ин­тересы большинства американской буржуазии вошли в противоречие с интересами относительно небольшой ее части, входящей в военно- промышленный комплекс. Сверхприбыли, извлекавшиеся в период всплеска военных расходов, пожиравших более 9% валового нацио­нального продукта страны и более 40% федерального бюджета, ча­стично образовывались за счет уменьшения прибылей компаний, не занятых непосредственно в военном бизнесе. Для многих американ­ских предпринимателей стало очевидным, что чрезмерные военные расходы служат одной из основных причин ухудшения экономической обстановки в США в целом. К примеру, председатель правления круп­нейшего в мире частного банка «Бэнк оф Америка» (с огромным объемом заграничных операций) Л. Лэндборг на слушании в сенат­ской комиссии по иностранным делам объявил, что непомерные воен­ные расходы – главный источник все более опасного инфляционного процесса[16].

Для большинства американских предпринимателей тогда стало ясным и то, что высокие военные расходы означают ослабление их конкурентных позиций по отношению к Западной Европе и Японии. Как подчеркивал в материалах специальных слушаний в подкомиссии Объединенной экономической комиссии конгресса бизнесмен Л. Томас из компании средних размеров «Вермонт-Америкен», «…станкостроительной промышленности Японии и Европы помогло то, что американские компании были не в состоянии одновременно удовлетворять наши потребности... Теперь японские и западногерманские станки и лучше, и дешевле. Это не предвещает ничего хорошего станкостроительной промышленности США»[17].

Подобное отношение к военно-промышленному комплексу было немаловажной причиной того, что на некоторое время его экономиче­ские, идеологические и политические позиции в США ослабли, пра­вительство Соединенных Штатов пошло на некоторое абсолютное и относительное ограничение военных расходов, проявило реализм в вопросах внешней политики, примкнуло к политике разрядки между Востоком и Западом, начало которой положила инициатива Советско­го Союза[18]. Так, в частности, ежегодные расходы министерства обо­роны по заказам военной техники и различных видов снаряжения для вооруженных сил. у частных компаний снизились с 23,9 млрд. долл. в 1969 г. до 15,2 млрд. в 1974 г. (в текущих ценах)[19].

Существенными для военных монополий оказались потенциаль­ные потери в результате заключения советско-американских догово­ренностей об ограничении стратегических вооружений. Один только Договор об ограничении противоракетной обороны обошелся этим мо­нополиям до 100 млрд. долл., которые они могли бы получить в тече­ние ряда лет, если бы в отсутствие этого договора американское пра­вительство приняло решение о развертывании «плотной» системы ПРО. Доля совокупных военных расходов в валовом национальном продукте США к середине 70-х годов снизилась примерно до 5–5,2, а в федеральном бюджете – до 21–22%[20], что затрагивало самые кровные интересы военно-промышленного комплекса и его монополи­стического ядра.

Однако основные позиции военно-промышленного комплекса в этот период остались нетронутыми, что позволило его лидерам подго­товить, а затем развернуть успешное контрнаступление за восстановле­ние своего положения в американском обществе.

Во второй половине 70-х годов начинается новый этап увеличения военных расходов как в абсолютном, так и в относительном выраже­нии. Так, военный бюджет администрации Дж. Картера на 1981 г. был представлен в сумме примерно 150 млрд. долл., сравнявшись тем са­мым (в пересчете на цены 1961 финансового года) с военным бюдже­том США накануне эскалации агрессии во Вьетнаме[21]. Обозначился и рост военных расходов как доли ВНП и всего федерального бюджета (к середине 80-х годов он может дойти примерно до 6,5% ВНП, а воз­можно, и несколько выше)[22]. Эта тенденция была усилена администра­цией Р. Рейгана, пятилетняя военная программа которой на 200 млрд. долл. превысила объявленные ранее планы администрации Дж. Кар­тера.

Успех контрнаступления военно-промышленного комплекса во многом был обусловлен изменившимся подходом к разрядке, к между­народным отношениям и внешней политике двух других групп амери­канских монополий.

Монополисты–лидеры американского транснационального бизне­са видели в политике разрядки либо временную и вынужденную меру, на которую Соединенные Штаты заставило пойти лишь такое экстра­ординарное событие, как их поражение во Вьетнаме, либо имели сугу­бо свое, упрощенное, недиалектическое представление о разрядке. Многие из этих монополистов и соответствующих государственных и политических деятелей связывали с разрядкой надежды на «перерож­дение» Советского Союза, на его отказ от идеологической борьбы, на раздел мира на сферы влияния между США и СССР. Именно под этим углом зрения многие монополисты данной группы смотрели в начале и середине 70-х годов на торгово-экономические и научно-технические связи с Советским Союзом, которые, конечно, представляли для кон­кретных компаний коммерческую ценность сами по себе.

Как известно, подобные необоснованные надежды были вскоре опрокинуты. Советский Союз отнюдь не отказался от идеологической борьбы, от активной поддержки национально-освободительного движе­ния. Более того, в условиях разрядки усилились процессы объективных социальных перемен, усилились позиции социалистического содружест­ва, национально-освободительного движения, а также развивающихся стран^[23].

Американские транснациональные предприниматели встретили в штыки требования развивающихся стран об установлении «нового международного экономического порядка», участившуюся национали­зацию имущества ТНК в различных районах мира. И хотя загранич­ные инвестиции американских монополий и масштабы их внешнеторго­вых операций в 70-е годы, как отмечалось выше, продолжали расти (по некоторым параметрам даже более быстрыми темпами, чем в предыду­щие периоды), в целом международная обстановка к началу 80-х годов интерпретировалась подавляющим большинством предпринимателей данной группы как неблагоприятная, требующая экстраординарных по­литических мер.

В частности, значительно ослабленными оказались позиции восьми ведущих транснациональных монополий (из которых пять американ­ских) в общем объеме добычи нефти в капиталистическом мире (с 80% в 1963 г. до 30% в 1975 г.). Сократилась их доля и в реализации неф­тепродуктов, хотя и в меньшей степени, чем в добыче нефти[24]. При­спосабливаясь к новым условиям, к требованиям развивающихся стран, транснациональные монополии пытаются сохранить свои пози­ции путем перемещения центра тяжести неоколониальной эксплуатации в «верхние этажи» производственного процесса и сферу реализации[25].

Событием, без преувеличения потрясшим транснациональные дело­вые круги в США, было свержение монархии в Иране в 1978 г. Неза­висимо от неоднозначности этого события для последующего развития Ирана^[26] можно констатировать, что по международным позициям аме­риканского империализма, в том числе по экономическим интересам американских ТНК, был нанесен сильный удар.

Новые власти Ирана отказались от ряда дорогостоящих шахских проектов, в которые уже были вложены капиталы ТНК (например, от многомиллиардного «Шахстан Пехлеви проджект» по реконструкции северной части Тегерана, где проживает элита иранского общества), от закупок самой современной военной техники на миллиарды долларов. Закрылись филиалы американских промышленных корпораций и бан­ков. На Иран перед свержением монархии приходилось до 2% амери­канского экспорта, причем многие поставки, особенно военной техники, осуществлялись по более высоким ценам, чем, скажем, американские поставки в Западную Европу[27]. Существенным было то, что закупки Ираном самой современной военной техники в США помогало закры­вать «нефтяной счет» – огромный дефицит торгового баланса, образую­щийся вследствие импорта нефти Соединенными Штатами. Сумма пре­тензий американских компаний в результате потерь их имущества, рас­торгнутых контрактов и т. п. составила более 8 млрд. долл. Даже если эту, безусловно завышенную сумму уменьшить вдвое, все равно потери монополий США выглядят весьма Внушительно. Учитывая характер все­го объема деятельности американского капитала в Иране, можно счи­тать, что здесь интересам монополий военно-промышленного комплекса и интересам транснациональных корпораций был нанесен удар пример­но в равной степени, что способствовало еще большему совпадению взглядов монополистов обеих групп на складывающуюся международ­ную обстановку.

Под воздействием целого комплекса международных и внутренних факторов (о некоторых из них речь пойдет дальше) к концу 70-х годов изменилось отношение многих ТНК к советско-американским торгово- экономическим и научно-техническим связям. Известную роль в этом, в частности, сыграло, как представляется, ускорившееся сближение на антисоветской основе США с КНР. Пекинские руководители пошли на беспрецедентные для КНР меры по привлечению ведущих американ­ских корпораций (равно как японских и западноевропейских ТНК). В июле 1979 г. в Китае был принят закон о смешанных компаниях, в соответствии с которым иностранному капиталу предоставлялась воз­можность образовывать смешанные общества в обрабатывающей и до­бывающей промышленности с правом на владение преобладающей (бо­лее 50%) частью акционерного капитала; кроме того, иностранным инве­сторам предоставлялись льготы в налогообложении и снабжении сырьем и материалами[28].

В конце 70-х годов в большом бизнесе США царила эйфория отно­сительно перспектив его деятельности на китайском рынке, подогревав­шаяся, разумеется, из Пекина. В КНР устремились почти те же аме­риканские компании, которые ранее рвались заключать контракты с советскими организациями. В начале 80-х эйфория сменилась отрезвле­нием и разочарованием, однако к этому времени уже оказались за­давленными и многие ростки советско-американских экономических от­ношений. И даже для тех американских предпринимателей, которые не поддались на посулы Пекина и не пытались переориентироваться на Китай, политические условия, созданные внутри США противниками разрядки, не позволили приступить к реализации или развитию подго­товленных ранее крупномасштабных проектов взаимовыгодного эконо­мического сотрудничества с Советским Союзом.

В итоге оказалось, что советско-американская торговля и научно- техническое сотрудничество, успешно начавшие развиваться в начале 70-х годов, не получили своего логического развития, не достигли та­ких масштабов, чтобы стать существенным конструктивным фактором в подходе американских ТНК к центральным проблемам современных международных отношений. Так что в целом под воздействием совокуп­ности перечисленный обстоятельств в конце 70-х–начале 80-х годов многие лидеры американского транснационального бизнеса снова ста­ли склоняться в сторону доминирующей роли военной силы в инстру­ментарии внешней политики Соединенных Штатов. Под сомнение была поставлена идея о возможности совмещения в отношениях с СССР экономического сотрудничества и идеологического соперничества. В этой сфере стала представляться неверной столь еще популярная несколькими годами ранее ставка на экономические, идеологические и политико-дипломатические методы в противоборстве с социалистиче­ским содружеством и национально-освободительным движением. Отсю­да поддержка большинством монополистов данной группы и обслужи­вающих их интересы политических деятелей мероприятий по новому наращиванию военной машины США, по возврату к политике более активного использования военной силы в международных отношениях, словом, тех мероприятий, которые в первую очередь стимулируются и проводятся в жизнь военно-промышленным комплексом.

Американская буржуазия, относящаяся к третьей категории, в 70-е – начале 80-х годов наиболее остро почувствовала ухудшение экономического положения в США, что вызывает в этой среде пани­ческие настроения. Одновременно для этой группы наиболее сложно усваиваемым оказался факт качественно возросшей зависимости Соединенных Штатов от внешнего мира: за последние 10–12 лет вдвое выросла доля внешней торговли в экономике США, скачкообразно уве­личивались не только американские капиталовложения за рубежом, но и иностранные инвестиции в США, резко возросла потребность в импортном сырье и т. п.

Наиболее остро «внутренний» бизнес реагировал, в частности, на вторжение на американские рынки товаров из Японии, Тайваня, Юж­ной Кореи, Гонконга, Сингапура, западноевропейских стран, вытесняю­щих в первую очередь продукцию мелких и средних фирм, для кото­рых– поскольку они не имеют выхода на международные рынки – это часто оборачивается катастрофой. Подобным же образом многие ком­пании данной категории относятся и к бурному росту в последние годы иностранных капиталовложений в США (происходит все более широ­комасштабное внедрение японских и западноевропейских капиталов в банковскую систему, интенсивная скупка земель и недвижимости араб­скими шейхами и бизнесменами из нефтедобывающих стран и т. п.). Эти явления, в значительной мере естественные в глазах транснацио­нальных монополистов, особенно владельцев «старых денег» с Северо- Востока, уже на протяжении нескольких поколений осуществляющих выгодное взаимодействие с западноевропейскими банками, совсем по- иному оценивается «внутренним» американским бизнесом. Десятки ты­сяч мелких местных банкиров где-нибудь в глубинке Соединенных Штатов, огражденные до известных пределов от прямого поглощения американскими гигантами банковского дела специальным законодательством, запрещающим им пересекать границы штатов, оказываются беспомощными перед лицом иностранных «Барклайз бэнк», «Токио бэнк», «Креди Лионэ» и др., на которых это законодательство не распространяется.

Особую роль в формировании внешнеполитических взглядов этой категории буржуазии сыграли два энергетических кризиса (1973– 1974 и 1979 гг.), скачкообразный рост цен на импортную нефть при со­храняющейся значительной зависимости США от импорта нефти (в 70-е годы произошел более чем 20-кратный рост в текущих ценах стоимости импорта нефти, который составил к началу 80-х годов более 60 млрд. долл.)[29].

Если транснациональные монополии в условиях многократного по­вышения цен на нефть и создания ее дефицита на мировых рынках по­лучили наряду со странами – членами ОПЕК дополнительные огром­ные прибыли, то большинство американских компаний, оперирующих на внутреннем рынке, от этого только пострадало. (По оценке Брукингского института, совокупные потери американской экономики от резко­го повышения цен на импортную нефть уже к середине 70-х годов со­ставили более 100 млрд. долл.).

Энергетический кризис в США, действия стран–экспортеров неф­ти – весьма важные факторы обострения националистических настрое­ний в массе американской крупной, а также мелкой и средней буржуа­зии. Причем под воздействием органов массовой информации многие американские предприниматели уверовали в то, что главным виновни­ком – если не прямым, то косвенным – столь «неуважительного» от­ношения ОПЕК к Соединенным - Штатам и их союзникам является-де Советский Союз. Это аргументируют тем, что состояние стратегическо­го паритета между СССР и США не позволяет Соединенным Штатам применять против «распоясавшихся» нефтедобывающих стран военную силу.

Значительную лепту в стимулирование подобных взглядов внесли не только монополии военно-промышленного комплекса, но и нефтя­ные транснациональные корпорации, стремившиеся отвлечь обществен­ное внимание от своей неблаговидной роли в кризисных энергетических ситуациях. Перекладывая вину за обострение энергетической пробле­мы США на страны ОПЕК и стоящий-де за их спиной Советский Союз, американские нефтяные компании не только сумели почти полностью изъять из повестки дня в общественной дискуссии по энергетическим вопросам идею о национализации главных компонентов энергетической промышленности, но и добились большего: а именно такого обществен­но-политического климата в правящем классе в целом, в условиях ко­торого администрацией Р. Рейгана были предложены меры по ослаб­лению регулирующей роли государства в энергетической сфере, введен­ные ранее администрацией Дж. Картера.

К всплеску шовинизма в многочисленной среде немонополистиче­ской буржуазии привел захват иранскими студентами заложников в посольстве США в Тегеране в ноябре 1979 г. Чувство ущемленного на­ционального самолюбия, национального унижения охватило в этот пе­риод десятки миллионов американцев не только из буржуазии, но и из других слоев американского общества. Американский обыватель не пытался разобраться в неприглядной для США предыстории вопроса; все свое негодование он обрушил на голову нового иранского режима, а также в значительной мере и на Москву, которая-де, по уверениям ряда органов массовой информации, «подстрекала иранцев» к подоб­ным акциям. Захват иранцами заложников как бы катализировал все отмеченные выше тенденции в настроениях и взглядах различных групп американской буржуазии, сведя в значительной мере на нет сдерживающий, конструктивный компонент «вьетнамского синдрома», чего и добивались правые, милитаристские силы.

Соответствующим образом были обыграны американской пропа­гандой и события в Афганистане 1979 г. Помощь Советского Союза ДРА интерпретировалась большинством буржуазных органов массо­вой информации как шаг, будто бы направленный на выход к Персид­скому заливу в целях установления контроля над главными запасами нефти «свободного мира», что, разумеется, не имеет ничего общего с интернационалистской акцией СССР.

* * *

Сказанное выше помогает лучше понять истоки и причины пово­рота вправо внешней политики администрации Дж. Картера и еще большую милитаризацию внешнеполитического курса США, проводи­мую администрацией Р. Рейгана. У различных групп американской буржуазии за последние два-три года наблюдается большее совпаде­ние интересов и взглядов на международные отношения, чем это было в предшествующий период. И это совпадение взглядов имеет явно пра­вый, милитаристский характер.

Некоторые американские политические деятели и ученые говорят о восстановлении «консенсуса» (общности взглядов) правящей элиты в духе «холодной войны» относительно целей, средств и методов внеш­ней политики Соединенных Штатов, того «консенсуса», который потер­пел эрозию в результате поражения США во Вьетнаме и страха перед угрозой уничтожения в мировой ядерной войне. Подобная параллель с периодом «холодной войны» на первый взгляд небезосновательна, однако в целом она не может служить единственно точной оценкой современного положения дел. На международной арене и внутри стра­ны существуют ныне иные объективные реальности. Не прошел бес­следно для многих американцев и позитивный опыт тех давних лет, когда советско-американские отношения развивались во многом кон­структивно. Наиболее дальновидные представители правящей элиты США (солидаризируясь в этом со многими западноевропейскими поли­тическими деятелями), несмотря на свое разочарование многими эле­ментами разрядки в том виде, как она развивалась в 70-е годы, не ви­дят принципиально иного пути для избежания прямой конфронтации с Советским Союзом.

Журнал: «США: экономика, политика, идеология», № 10, 1981. С. 3–14.

Академик А.А. Кокошин, 6-й секретарь Совета безопасности РФ о тенденциях и закономерностях развития военной техносферы

Военная техносфера становится все более сложной и многомерной, тесно взаимодействует с гражданской техносферой. Последняя в целом развивается более быстрыми темпами и в значительно более широких масштабах. При этом темпы изменений в техносфере намного опережают темпы понимания закономерностей ее развития. Закономерности развития военной техносферы во всем их многообразии остаются слабо исследованным предметом. Такие исследования требуют высокой квалификации, скрупулезного отношения к фактам, данным. Пока они, по моему мнению, мало востребованы лицами, принимающими решения. Существует насущная потребность в долгосрочном и среднесрочном военно-техническом прогнозировании в тесной увязке с политико-военными прогнозами относительно перспективных форм и способов ведения вооруженной борьбы – в тактическом, оперативном и стратегическом масштабах. Понимание ключевых тенденций, осмысление закономерностей в эволюции средств вооруженной борьбы необходимо для достижения Россией безусловного успеха в СВО, для более широких задач в политико-военном и военно-экономическом противостоянии России с «коллективным Западом», которое носит долговременный и многоплановый характер, для выстраивания самой системы обеспечения национальной безопасности России. Выявление таких тенденций и закономерностей – необходимое условие такого прогнозирования. Общепринято, что такое прогнозирование должно служить едва ли не главным фундаментом для среднесрочного и долгосрочного планирования в строительстве Вооруженных сил, в развитии оборонно-промышленного комплекса.

Говоря об эволюции средств ведения вооруженной борьбы в ходе конфликта на Украине, нашего противостояния с «коллективным Западом», нужно заметить, что в значительной мере не идет о каких-то радикально новых технологиях и системах. Практически все эти средства были известны и имелись в тех или иных масштабах у противостоящих сторон еще до начала конфликта. Другое дело, что эти средства по-разному проявили себя в ходе реальных боевых действий, и в каких масштабах, в каком количестве, в каких формах вооруженной борьбы применяются эти средства.

Развитие военной техносферы происходило и происходит под влиянием представлений о будущей войне и под воздействием осмысления опыта войн, которые уже были. В свою очередь значительную роль играет и обратный процесс – развитие тех или иных видов военной техники (и оценки ее кумулятивного воздействия на характер будущих войн и вооруженных конфликтов) неоднократно оказывало значительное воздействие на тактические и оперативные формы и, в конечном итоге, на военную стратегию. Под осмысленным воздействием появлявшихся средств ведения вооруженной борьбы менялись системы управления, организация войск, их оргштатной структуры. Это актуально в условиях первой четверти XXI века с его нарастанием темпов и масштабов научно-технологических изменений (особенно в гражданской коммерческой сфере), которые по целому ряду направлений происходят едва ли не лавинообразно, что в первую очередь касается развития микроэлектроники, высокопроизводительных вычислений, технологий ИИ, робототехники, космических средств и др.

В ходе военных действий на Украине с использованием широкого спектра средств рельефно обозначились некоторые тенденции, которые складывались еще в предыдущие годы, лет 15-20 назад. Прежде всего, это непрестанное нарастание значения широкого комплекса информационно-коммуникационных технологий и средств – разведки, целеуказания, радиоэлектронной борьбы, боевого управления, проведения операций в киберпространстве.

У всех на слуху сейчас все более массовое применение беспилотных летательных аппаратов в разведывательно-ударном варианте, барражирующих боеприпасов. Но роль этих средств определяется прежде всего возможностями информационно-коммуникационных технологий. Здесь не могу не вспомнить, насколько оправданными были усилия по развитию средств электронно-вычислительной техники по специальной программе «Интеграция СВТ» в 1990-х годах, в мою бытность в Министерстве обороны РФ в должности первого заместителя Министра. Тогда в неимоверно сложных бюджетно-финансовых условиях мы вложили немалые усилия и в систему космической навигации «Глонасс», развитие различных средств разведки, радиоэлектронной борьбы. Хочу отметить, что в работе по созданию системы «Глонасс» большую роль сыграл командующий Военно-космическими силами (ВКС) генерал-полковник Владимир Леонтьевич Иванов; отмечу, что ВКС имели полное право на существование как самостоятельный род войск в силу специфики вооруженной борьбы в космосе.

В рамках СВО проявили себя, в частности, мини- и микро-БПЛА, применение которых значительно повысило осведомленность об обстановке
на тактическом уровне вплоть до командиров отделений. Речь идет о массовом применении сравнительно дешевых аппаратов, заимствованных преимущественно из коммерческого сектора. Уже на протяжении ряда лет стоит вопрос о «роевом» использовании многих сотен БПЛА, что требует решения ряда технических и организационно-управленческих задач. Создание «роевых группировок» беспилотников, пригодных для использования в полевых условиях, будет еще одним качественно новым средством ведения вооруженной борьбы.

При оценке характера применения средств ведения вооруженной борьбы в современных условиях необходимо иметь в виду и то, что большую роль продолжают играть системы и технологии, которые разрабатывались еще 30-40 лет назад, разумеется, впоследствии модернизируясь. Это относится в том числе к реактивным системам залпового огня, ствольной артиллерии (особенно калибром 152 и 155 мм), различным видам бронетанковой техники, ко всему спектру разведывательных спутников, к средствам радиоэлектронной борьбы, оперативно-тактическим ракетным комплексам. Если говорить о Вооруженных силах России, то здесь надо отметить ряд систем, которые удалось создать в 1990-е годы, несмотря на огромные трудности этого периода. В их числе фронтовой бомбардировщик «Су-34», оперативно-тактический ракетный комплекс «Искандер», крылатые ракеты большой дальности «X- 101», «Калибр», зенитно-ракетный комплекс С-400 «Триумф», ударный вертолет К-52 «Аллигатор», зенитный ракетно-пушечный комплекс «Панцирь» и др. Во многих случаях замысел создания таких систем берет свое начало в 1980-е годы.

Точкой отсчета для выявления и анализа долгосрочных тенденций
в развитии вооружений и военной техники (ВВТ) для меня явилась прежде
всего Первая мировая война (ПМВ). Она характеризовалась среди прочего
массовым использованием новых видов ВВТ, включая танки, истребительную, штурмовую, бомбардировочную и разведывательную авиацию, особенно на ее заключительном этапе. Одной из особенностей Первой мировой войны было массовое применение тяжелой полевой артиллерии, что в немалой мере способствовало скачкообразному росту доли потерь от артогня по сравнению с огнем от стрелкового оружия. И это несмотря на массовое применение в ходе ПМВ станковых, затем и ручных, легких пулеметов. Такое положение дел сохранилось во Второй мировой войне и сохраняется, по оценкам многих специалистов, в современных условиях.

В ходе Второй мировой войны (для нас Великой Отечественной войны) получили развитие и средства, зародившиеся в ходе ПМВ, и большое число для того времени новейших средств. В воюющих странах масштабы производства вооружений и военной техники были колоссальными – танки, самоходные артиллерийские установки, самолеты, боеприпасы. Советские оружейники продемонстрировали выдающиеся достижения, в том числе
с точки зрения технологичности и экономичности. Ярко проявилось значение контрбатарейной борьбы, зародившейся в ходе ПМВ и получившей мощный импульс в ходе Великой Отечественной войны. Эта тема весьма актуальна и в современных условиях.

Многое из того, что зародилось в ходе ВМВ, получило свое развитие в послевоенный период в XX в., а затем и в XXI веке. Это относится к реактивной авиации, баллистическим и крылатым ракетам, зенитно-ракетным средствам, к управляемым авиационным ракетам «воздух-воздух», к радиоразведке, криптографии и дешифровке, средствам связи в тактическом, оперативном звене и пр. Мощный импульс в послевоенный период получил самый широкий спектр радиолокационных средств (основы которых создавались еще до ВМВ), технологии которых претерпевали значительные изменения. В современных условиях многие специалисты обоснованно отмечают особую значимость развития пассивных радиолокационных средств в силу возросшей уязвимости активных радиолокационных станций.

При рассмотрении темы «эволюция средств вооруженной борьбы» необходим и детальный анализ локальных войн второй половины XX и первой четверти XXI века. Среди них, в частности, следует отметить арабо-израильскую войну октября 1973 г., в ходе которой использовался весь спектр современных по тому времени вооружений, особенно танков и авиации, причем почти исключительно советских (с арабской стороны) и американских (с израильской стороны). Масштабы боев были соизмеримы с тем, что имело место в ходе ВМВ, и это было столкновение примерно равных по своим возможностям противников. И в танках, и в авиации стороны понесли огромные потери.

Начало октябрьской войны 1973 г. было успешным для Египта и Сирии, а потом Израиль переломил положение дел в свою пользу. Советскому Союзу пришлось спасать своих союзников – дипломатическими методами, угрозой применения военной силы. В конечном итоге Египет в лице Анвара Садата развернулся в сторону США, несмотря на огромные вложения СССР в экономику Египта, в его вооруженные силы.

Восстановление наших отношений с Египтом в военной сфере произошло лишь в 1990-е годы. Мне довелось в этом принимать непосредственное участие, возглавляя делегацию российского военного ведомства в Каир для переговоров с министром обороны и начальником генштаба египетских вооруженных сил. Очень полезным был разбор с нашими египетскими коллегами действий в октябре 1973 г. Египта и Израиля на Синайском полуострове. Поучительной оказалась представленная мне руководством Минобороны Египта оценка непосредственного влияния политических установок президента Анвара Садата на оперативные цели и задачи ударной группировки египетских вооруженных сил. Садат, как утверждали египетские военные, ставил перед своей армией ограниченную задачу: не «сбросить Израиль в Средиземное море», а лишь освободить Синайский полуостров, занятый Израилем в ходе предыдущей арабо-израильской войны.

Определенное значение в эволюции средств вооруженной борьбы имеет и опыт последующих локальных войн и вооруженных конфликтов, включая войну в Персидском заливе 1991 г., агрессию США и Великобритании против Ирака в 2003 г., российскую операцию по «принуждению к миру» в Грузии в 2008 г., разноплановые военные действия в Сирии, Карабахскую войну 2020 г.

Например, война в Персидском заливе и военная операция США и Британии против Ирака показали возросшее значение для хода боевых действий массированного применения авиации, в том числе авианосной, и высокоточного дальнобойного оружия, средств радиоэлектронной борьбы («электромагнитного удара»). Но, разумеется, все это надо рассматривать под углом зрения того, что вооруженная борьба в этих конфликтах велась весьма неравными противниками.

Карабахская война 2020 г. заслуживает особого внимания с точки зрения роли беспилотных летательных аппаратов (БПЛА), опыт применения которых был, как представляется, учтен в недостаточной мере, несмотря на ряд важных исследований, проведенных по горячим следам, в числе которых я бы особо отметил разработку такого серьезного автора, как Руслан Николаевич Пухов.

Эволюция средств вооруженной борьбы уже в 1980-е гг. поставила
вопрос относительно будущего танка, надводного корабля, пилотируемой
ударной авиации. Довольно аккуратно, но однозначно указывал на это Маршал Советского Союза Николай Васильевич Огарков, с которым мне довелось общаться, когда я был первым заместителем министра обороны РФ. Он был бесценным советником для меня и для начальника российского Генерального штаба генерала армии Михаила Петровича Колесникова. Многие советские военачальники в 1980-е годы были не согласны с мнением Огаркова относительно роли танка, считая его по-прежнему главным ударным средством Сухопутных войск, настаивая на массированном применении танков в будущих войнах, в духе действий советских танковых армий в ходе Великой Отечественной войны и масштабных учений Сухопутных войск послевоенного периода. Нельзя не отметить, что в преддверии роспуска СССР, по официальным данным Минобороны СССР, к концу 1980-х гг. в составе наших вооруженных сил имелось 63 900 танков и 76 520 бронетранспортеров и боевых машин пехоты.

В современных условиях в средствах борьбы с танком к переносным противотанковым управляемым ракетам (ПТУР), ствольной артиллерии, ударным вертолетам штурмовой авиации добавились БПЛА, наносящие удар с верхней полусферы. Таким образом, остро стоит вопрос наращивания собственных средств защиты танка. Выдвигаются интересные предложения об оснащении танковых подразделений собственными БПЛА-перехватчиками для поражения дронов-«камикадзе». Об этом пишет, в частности, такой известный и интересный автор, как Александр Борисович Широкорад.

Уже в 1980-е годы ставился вопрос о превращении радиоэлектронной
борьбы из обеспечивающего средства в непосредственно боевое, о перспективности превращения РЭБ в род войск. Обсуждение этого вопроса отечественными специалистами активизировалось вновь в современных условиях (в частности, на страницах журнала Минобороны РФ «Военная мысль»).

Иной характер приобрела борьба за господство в воздухе, нежели это было в ходе ПМВ, Великой Отечественной войны и в ряде локальных конфликтов XX века.