Научные труды и Публикации

А.А. Кокошин о соотношении стратегической обороны и наступления в трудах А.А. Свечина и значении этого вопроса во Второй мировой войне

В трудах А.А. Свечина по военной истории и военной стратегии содержится целый ряд исторических примеров, показывающих моменты, когда стратегическая оборона была единственно верным способом разгрома противника, но она отвергалась и политическим руководством, и военным командованием, не поддерживалась общественностью. Свечин подтвердил, что в истории сторонники «решительных действий», «наступления», «немедленных решающих сражений» не раз оставались на вершине славы даже после того, как выяснялась полная непригодность их действий, приводивших к тяжелым поражениям.

Вопреки утверждениям ряда своих критиков Свечин в вопросах обеспечения стратегической обороны отнюдь не уповал исключительно на обширность пространств нашей страны, на ее бездорожье и суровую зиму. Как раз наоборот, он прямо предостерегал против опасных иллюзий в отношении тех возможностей, которые предоставляют нам территория и климат. Так, еще в 1924 г. Свечин писал: «Советская власть получила от старого режима сложное наследство, в том числе и ту пуховую перину, которую представляли мысли о бесконечности русской территории, представляющей широкое поле для отступлений, о неуязвимости для внешнего врага политического центра, о русской зиме, которая остановит всякое вторжение»¹. 

Стратегическая оборона виделась Свечину не как пассивное отступление, а как совокупность соответствующих операций, включавших в себя контрудары, сражения и бои на различных заранее подготовленных рубежах*.

Оборону и наступление Свечин рассматривал в их диалектическом единстве, в тесной взаимосвязи**. 

Вопреки обвинениям в том, что он уповает лишь на оборону, опираясь на размышления Клаузевица, А.А. Свечин подобно А.А. Незнамову расценивал ее прежде всего как средство обеспечения условий для перехода в эффективное контрнаступление. Он писал, что действенность стратегической контратаки в большинстве случаев в своем размахе сильно превосходит первоначальный удар наступающего. «Не видели ли мы во всем течении мировой войны подтверждение глубокой правильности этих взглядов Клаузевица? Не оправдалась ли его мысль полностью в стратегической контратаке Фоша в июле 1918 г. и поляков – в августе 1920 г.?» – вопрошал в одной из своих работ Свечин².

Видя, насколько непопулярны идеи стратегической обороны у многих его коллег, и помня, что они также были непопулярны у генералитета всех главных держав, готовившихся к Первой мировой войне, Свечин пытался вскрыть корни подобных настроений. Он обратился к психологии военачальников, к таким устойчивым категориям военного искусства, как активность и инициатива. Этим категориям ряд авторов справедливо уделяют большое внимание и поныне.

Свечин писал: «Весьма часто ошибки, наблюдаемые в постановке цели, не соответствующей имеющимся для достижения ее средствам, объясняются отчасти ложными идеями об активности. Оборона получила малопочетный эпитет “подлой”. Все академические курсы перед войной (Первой мировой. – А.К.) в один голос восхваляли достоинства наступления, активности, захвата инициативы. Однако истинная активность заключается прежде всего в трезвом взгляде на условия борьбы; надо видеть все, как есть, а не строить обманчивой перспективы. Инициатива может трактоваться как узкое понятие, определяемое исключительно временем, – предупреждение неприятеля, захват почина действий». Далее Свечин делает исключительно важное заключение: «Однако возможно толковать сохранение в своих руках инициативы и более глубоко, как искусство проводить свою волю в борьбе с неприятелем»³.

На серии примеров Первой мировой войны Свечин убедительно показал, как во имя активности, захвата и удержания инициативы крупнейшие военные деятели совершали тяжелые ошибки, которые в конечном счете вели к поражениям.

Вспоминая начало Великой Отечественной войны 1941−1945  гг. и оценивая директиву № 3 нашего Главного командования от 22 июня 1941 г., в которой ставилась задача контрнаступления, Г.К. Жуков самокритично и честно писал, что в своем решении «Главное командование исходило не из анализа реальной обстановки и обоснованных расчетов, а из интуиции и стремления к активности без учета возможностей войск, чего ни в коем случае нельзя делать в ответственные моменты вооруженной борьбы»⁴.

Отмеченное выше широкое определение Свечиным инициативы вполне достойно того, чтобы присутствовать в боевых уставах и наставлениях для Вооруженных сил России ХХI в. Да и сам Свечин вполне достоин того, чтобы цитироваться в них (как в аналогичных документах США цитируются Сунь Цзы и Клаузевиц). К сожалению, стиль  наших уставов и наставлений до сих пор не предусматривает такого рода цитирования.

Свечин подчеркивал, что материальные средства ведения войны со времени поражения Наполеона в России радикально изменились. Он отмечал, что телеграф, радио, авиация, автомобили, вся современная техника – это «великие пожиратели пространства». Использовав эту метафору, Свечин достиг высокого уровня концептуализации, столь необходимой и для развития теории военного искусства, и для решения сугубо прикладных задач. После Свечина мы наблюдаем явный дефицит такого рода метафоричности, которая сразу проясняет многие вопросы военной стратегии и оперативного искусства.

Сравнивая современное ему положение с ситуацией 1812 г., Свечин пишет, что «для Наполеона, наступление которого часто велось на фронте, суживавшемся до одного-двух переходов, пространство было несравненно опаснее, чем для современных армий, представляющих как бы гигантскую метлу, захватывающую театр военных действий по всей его ширине»⁵.

История, как отмечал Свечин, учит, что стратегическое значение столиц находится в прямой зависимости «от напряжения политических страстей». Поэтому в будущей войне, которая приобретет острейший политический характер, он настойчиво рекомендовал обратить основное внимание на то, чтобы была надежно обеспечена в первую очередь защита Москвы как политического центра страны: «На задаче защиты Москвы должны быть сосредоточены все силы Советской России, решительная партия должна быть сыграна здесь»⁶. 

Нет нужды пространно говорить о том, насколько оказался прав А.А. Свечин.

* * *

Засилье «ворошиловской» военной идеологии не дало возможности пробиться на высокий уровень стратегического руководства по-настоящему глубоко проработанным и высоко патриотичным концепциям стратегической обороны (перерастающей в контрнаступление, а затем и в общее наступление) России и СССР, выработанным А.А. Свечиным, А.И. Верховским, А.А. Незнамовым и др. Базировавшиеся на глубоком понимании как собственной страны, так и противника, на серьезнейшем научном предвидении, труды этих людей были полностью проигнорированы самонадеянным и, в общем-то, в большинстве своем малограмотным советским партийным руководством конца 1930-х – начала 1940-х гг.

В отличие от «ворошиловской» политико-военной идеологии (ни в коем случае не достигшей уровня военной стратегии!) эти концепции предполагали, прежде всего, построение глубоко эшелонированной стратегической активной обороны, предусматривавшей на определенном этапе переход от отдельных контрударов к контрнаступлению, трансформирующемуся в общее наступление, ведущее, в конце концов, к полному разгрому противни,ка – в том числе в тотальной войне, каковой и стала для нас Великая Отечественная война.

Нельзя не отметить, что многие советские военачальники уделяли вопросам обороны на начальном этапе будущей войны большое внимание. Это отразилось, в частности, на принятии партийно-государственным руководством СССР планов строительства целого комплекса так называемых укрепрайонов. Активное строительство их новой линии развернулось после расширения границ Советского Союза в западном направлении в 1939 г.

Планы строительства новых укрепрайонов, к сожалению, не были реализованы в сколько-нибудь значительной мере, в результате они не сыграли крупной роли в отражении гитлеровской агрессии. При этом ради оснащения новых в значительной степени были разоружены укрепрайоны на старой границе СССР. Как писал в своих воспоминаниях Г.К. Жуков, «строительство укрепленных районов (новых. – А.К.) к июню 1941 года завершено не было, а главное то, что между укрепленными районами были промежутки, доходившие до 50–60 километров по фронту»⁷. Что касается разрушения старых укрепрайонов, то, как писал Жуков, «тут случился казус: разрушить-то до начала войны часть УРов успели, а восстановить это вооружение на новых УРах уже не хватило времени»⁸. Вообще, надо отметить, теме укрепрайонов Жуков в своих воспоминаниях уделил довольно много внимания.

Тем не менее в целом ряде случаев части и подразделения Красной Армии оказали стойкое героическое сопротивление гитлеровским войскам, обороняя Брестскую крепость, доты укрепрайонов. Командующий группой армий «Центр» Ф. фон Бок 26 июня 1941 г. писал в своем дневнике: «Оказывается, кое-какие бункеры цитадели Бреста все еще продолжают держаться, и наши потери там высокие… Противник также продолжает удерживать кое-какие небольшие укрепленные узлы далеко за нашей линией фронта»⁹. Двумя днями позднее, 28 июня, в дневнике фон Бока отмечено: «За сто километров от линии фронта, в Семятичах, 293-я дивизия продолжает сражаться за несколько сильно укрепленных дотов, которые ей приходится брать штурмом один за другим. Несмотря на сильнейший артиллерийский огонь и использование всех имеющихся в нашем распоряжении современных средств нападения, гарнизоны этих дотов упорно отказываются сдаваться»¹⁰.

Некоторые современные критики стратегической формулы Свечина для будущей войны (ставка, как уже отмечалось выше, на оборону в первой фазе войны) обращают внимание, в частности, на то, что в 1940 г. на Западе наличие оборонительной «линии Мажино» не предотвратило поражения франко-британских войск. Отвечая этим критикам, можно отметить следующие обстоятельства. Во-первых, «линия Мажино» так и не прикрыла всей границы Франции с Германией, она не была достроена в северном направлении. И именно здесь, в обход «линии Мажино, был нанесен гитлеровским вермахтом основной удар – через Арденны, которые считались труднопроходимыми для больших масс войск. Через Арденны прошел германский «бронетанковый кулак», обеспечивший поражение западных союзников. Во-вторых, франко-британские войска не имели в должном объеме резервов и подвижных соединений, которые могли бы противостоять прорывам*.

Заслуживающие внимания суждения о «линии Мажино» привел Уинстон Черчилль в мемуарах, написанных вскоре после Второй мировой войны: «Если бы линия Мажино заняла соответствующее место во французских военных планах, она сыграла бы огромную роль для Франции». Эта линия, по его словам, «могла бы рассматриваться как система важных опорных пунктов и прежде всего как защита обширных секторов фронта, как средство накопления общих резервов или маневренных масс». Черчилль писал, что «при неравенстве населения Франции и Германии линия Мажино должна рассматриваться как разумное и мудрое мероприятие». Он выражал удивление по поводу того, что эта линия «не была проведена по крайней мере по реке Маас». Ибо в таком случае, по его мнению, «она могла бы служить надежной защитой и высвободить большие наступательные силы французов»¹¹. 

См.: Кокошин А.А. Выдающийся отечественный военный теоретик и военачальник Александр Андреевич Свечин. О его жизни, идеях, трудах и наследии для настоящего и будущего. М.: Издательство Московского университета, 2013. С. 345-350.

1 Свечин А. Опасные иллюзии // Военная мысль и революция. 1924. Март. С. 49.

* А.А. Свечин развил идеи русских теоретиков, а также Клаузевица о народной войне против вторгшегося на территорию страны иностранного завоевателя при выборе оборонительной стратегии на первой фазе войны. Фактически это была готовая теория партизанской войны, которая впоследствии сыграла немаловажную роль в разгроме нацистов.

** Примечательно, что с аналогичными суждениями в 1930-е гг. выступал в своих военно-теоретических и военно-прикладных работах Мао Цзэдун. Он писал: «В войне наступление и оборона, продвижение вперед и отход, победа и поражение – все это взаимно противоречивые явления. Без одной стороны не существует и другой. Борьба и взаимная связь этих двух сторон образуют единое целое войны, движут развитием войны, решают исход войны» (Мао Цзэдун. Относительно противоречия…(Август 1937 г.) // Революция и строительство в Китае. М.: Палея – Мишин, 2000. С. 79).

 2 Там же.

 3 Там же.

 4 Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. В 3-х т. 10-е изд., доп. по рукописи автора. М.: Новости, 1990. Т. 2. С. 31.

 5 См. подробнее: Кокошин А.А. Армия и политика… С. 178.

 6 Там же.

 7 Жуков Г.К. Указ. соч. Т. 1. С. 333.

 8 Там же. С. 334.

  9 Бок Ф. фон. «Я стоял у ворот Москвы»: Дневник командующего группой армий «Центр» / Пер. с нем. А. Кашина. М.: Эксмо, 2009. С. 54.

  10 Там же. С. 57–58.

* Видный отечественный военный историк Д.М. Проэктор писал: «Немцы построили свои силы глубоким тараном, но их построению союзники не смогли противопоставить стратегическую оборону необходимой глубины. Гитлеровская армия имела возможность постоянно поддерживать силу своего удара за счет резервов, составлявших 31% войск, находившихся на Западном фронте. Союзники, располагая в резерве только 15% сил, развернутых на незначительной глубине и разбросанных на широком фронте, не могли парировать наступление или создать в случае прорыва новый устойчивый фронт обороны» (Проэктор Д.М. Агрессия и катастрофа. Высшее военное руководство фашистской Германии во Второй мировой войне 1939–1945. Изд. 2-е, перераб. и доп. М.: Наука, 1972. С. 127).

 11 Черчилль У. Вторая мировая война. В 3-х кн. / Сокр. пер. с англ. М.: Альпина нон-фикшн, 2010. Кн. 1. С. 225.

А.А. Кокошин о шансах для России избежать участия в Первой мировой войне

"Летом 1914 года уже крайне сложно было избежать войны, в том числе с учётом общественного мнения в России, сильных антиавстрийских и антигерманских настроений. Но шанс для этого всё-таки имелся, даже с учётом всех недостатков императора Николая II как главы государства.

К этому времени Россия оказалась слишком глубоко вовлечена в балканскую политику, имея особо тесные связи с Сербией. Сербские же националисты, которые сохраняли в том числе сильные позиции в генштабе Сербии, вели собственную игру, движимые идеей создания Великой Сербии. Эта идея в определённой мере была реализована после Первой мировой войны путём создания Королевства Югославия, но ценой крушения четырёх (!) империй, в том числе Российской империи.

Собственно сербское правительство после убийства эрцгерцога Фердинанда почти капитулировало перед ультимативными требованиями Вены. Но руководство Австро-Венгрии решило сокрушить Сербию, чего уж российская власть не могла допустить без огромного ущерба для своего авторитета как в международном сообществе, так и внутри страны.

Возможность остаться в стороне в случае такого острого конфликта между Австро-Венгрией и Сербией существовала бы у России, если бы задолго до лета 1914 года наша страна дистанцировалась от сложнейших хитросплетений политики на Балканах и имела бы иную систему внешнеполитических приоритетов, более соответствующую подлинным национальным интересам России.

Царское правительство в 1914 году посчитало, что полностью бросить Сербию на произвол судьбы Россия не может, потому что шестью годами ранее ему уже пришлось уступить требованиям Австро-Венгрии, поддержанной Германией, по Боснийскому вопросу, что расценивалось как "дипломатическая Цусима".

Англия и Франция тогда, решая свои вопросы с Германией, не поддержали Россию, и ей пришлось признать аннексию Австро-Венгрией Боснии и Герцеговины. Эта ситуация должны была бы открыть глаза царскому правительству на ненадёжность союзников России по Антанте. Но, увы"...

" Возможно, что Россия, не будучи так тесно привязанной к политико-военным интересам Франции, могла бы сыграть роль арбитра в германо-французском конфликте, особенно если бы она взаимодействовала в этом деле с другими заинтересованными державами. Можно предположить, что такие действия России могли бы предотвратить Первую мировую войну, предотвратив в том числе новый разгром Франции. При этом Россия должна была бы опираться на реальную мощь своих вооружённых сил и иметь достаточно искусных дипломатов.

У нас в последние годы любят вспоминать высказывания императора Александра III о том, что-де "у России есть только два союзника - её армия и флот". На деле именно Александр III положил основы русско-французского военного союза, который в конечном итоге деформировал в пользу Франции политику России в то, что мы в современных условиях называем "политикой национальной безопасности". Недаром в центре Парижа благодарными французами был построен великолепный мост Александра III.

Император Николай II, поддерживая дружеские отношения со своим родственником кайзером Вильгельмом II, пошёл на весьма тесный союз России с республиканской Францией, который в определённой мере ставил нашу страну в зависимость от этого союзника. Ряд историков считают, что важную роль в этом сыграли крупные займы, предоставленные России французскими банками. Другие историки полагают, что этот факт не играл столь уж значительной роли.

Но так или иначе планы Генштаба русской армии были фактически субординированы относительно планов французского генштаба. И это оказалось важной причиной тяжёлого поражения русских армий Самсонова и Ренненкампфа в Восточной Пруссии 2(15) сентября 1914 года.

И если бы Россия избрала в отношении Германии не наступательную, а оборонительную военную стратегию в духе идей Барклая-де-Толли, Кутузова, Клаузевица и Михневича, то у кайзеровской Германии в 1914 году, как и у Наполеона в 1812 году, никаких шансов на разгром России даже после поражения Франции (если бы не удалось предотвратить эту войну) не было бы.

Но в Российской империи к 1914 году, как и в Германии, во Франции и в Австро-Венгрии, доминировал и на стратегическом, и на тактическом уровне "культ наступления". Союз с Россией спас Францию от тяжёлого поражения, но этот союз в конечном итоге оказался губительным для Российской империи.”

См.: Андрей Кокошин: Заметки о Первой мировой. Все могло быть иначе // Красная звезда, 5, 6, 7 августа 2014 г.

А.А. Кокошин об ошибках в военном строительстве в Российской империи перед Первой мировой войной

"Много вопросов вызывает решение Николая II об ускоренном строительстве четырех "дредноутов" для Балтийского моря перед Первой мировой войной, которое уже в то время, по выражению Александра Андреевича Свечина, было "оперативными задворками Европы". Это решение было принято без каких-либо консультаций с военным министром и Генштабом русской армии, не говоря уже о консультациях с деятелями Государственной думы, ведавшими военными вопросами, а лишь на основе докладов царю военно-морского министра и начальника Генерального морского штаба. (В некоторых источниках отмечается, что это решение было активно поддержано руководством Великобритании, для которого было очень важно, чтоб Россия оттянула на себя часть линейного флота Германской империи, ослабив его в противостоянии с английским "гранд флит".

Огромные ресурсы, затрачиваемые на линейные корабли Балтфлота, с гораздо большей пользой могли бы быть использованы для оснащения сухопутных войск Российской империи тяжёлой полевой артиллерией, для развития производства боеприпасов, на оборудование будущего театра военных действий, на развитие тех отраслей промышленности, которые могли бы обеспечить собственное массовое производство самолётов и автотранспорта.

Что касается собственно военно-морского флота Российской империи, то значительно важнее было бы на первое место поставить усиление - за счёт первоочередного строительства нескольких дредноутов - не Балтийского, а Черноморского флота. В результате последний мог бы иметь господство на море со всеми оперативными, стратегическими и политико-военными последствиями. В том числе реальной становилась бы задача захвата Босфора и Дарданелл и поражения Османской империи в войне в её первые полтора-два года.

Надо заметить, что и у кайзеровской Германии крупнейшей стратегической ошибкой было создание линейного "флота открытого моря", развязывание ею гонки морских вооружений с Британской империей. Это тоже отвлекло гигантские ресурсы от усиления сухопутных войск Германской империи и сделало Великобританию однозначным противником "второго рейха" в грядущей мировой войне.

В своё время заместитель генерального инспектора бундесвера генерал Герд Шмюкле назвал морского министра Германии фон Тирпица, главного идеолога и лоббиста развития линейного "флота открытого моря", одним из основных виновников поражения Германии в Первой мировой войне.

В годы непосредственно перед Великой Отечественной войной Сталин также поставил задачу ускоренного строительства тяжёлых артиллерийских кораблей - линкоров и линейных крейсеров для Красного флота. При этом строительство авианосцев, превращающихся в главную ударную силу флотов, по сталинским планам развития РККФ не предусматривалось.

При этом Сталин не советовался даже с наркомом ВМФ Николаем Герасимовичем Кузнецовым. По свидетельству последнего, реализация этих решений отвлекла большие людские и материальные ресурсы Советского Союза, которых остро не хватало для развития многих компонентов сухопутных войск и авиации РККА. Известно, с каким острым дефицитом автотранспортных средств, средств связи, транспортных самолётов, средств ПВО и противотанковых средств столкнулась наша армия в начале Великой Отечественной войны.

При строительстве вооружённых сил Российской империи были допущены и другие немаловажные ошибки... Если говорить о развитии сухопутных войск, то для царской армии накануне Первой мировой войны была характерна чрезмерная численность конницы - более 300 тысяч сабель. Но в этой войне стратегическая конница не нашла своего применения, она оказалась крайне уязвимой перед лицом артиллерии и автоматического оружия.

Такая численность конницы тоже поглощала весьма значительные ресурсы. В большинстве случаев для неё была характерна и устаревшая тактика. Имеется много свидетельств того, что в царской армии доминировал "культ сабельного шока" - удара плотной массой кавалерии со ставкой на холодное оружие - в духе действий прусских кавалеристов во главе с фон Зейдлицем в годы Семилетней войны 1756-1763 годов.

См.: Андрей Кокошин: Заметки о Первой мировой. Все могло быть иначе // Красная звезда, 5, 6, 7 августа 2014 г.

А.А. Кокошин о важности заключения сепаратного мира Российской империи с Германией до февральской революции 1917 года

"Поражение России в Первой мировой войне привело к жесточайшей братоубийственной Гражданской войне, стоившей нам огромных жертв... Соответственно, можно утверждать, что возникновение этой войны, участие в ней России "до победного конца" было крайне невыгодно нашей стране.

В интересах России был бы выход из войны до Февральской революции 1917 года с заключением сепаратного мирного договора с Германией. И этого очень опасались и во Франции, и в Великобритании. И настроения в пользу этого, по ряду свидетельств, имелись.

В последние годы появились довольно достоверные сведения о том, что убийство Григория Распутина (17(30) декабря 1916 года), склонявшегося к такому миру с Германией, в Петрограде организовала английская разведка. Такой мирный договор был бы для России значительно менее тяжёлым, чем Брестский мирный договор 1918 года, который сам Ленин называл "похабным миром".

Результатом перенапряжения сил России в Первой мировой войне стал приход к власти леворадикальных социал-демократов (большевиков) во главе с В.И. Лениным, сначала мечтавших о мировой социалистической революции, а позднее поставивших цель построения социализма в одной отдельно взятой стране. Попытка реализации этой цели в предельно сжатые сроки привела к значительным жертвам, в том числе и в силу известных репрессий. Но созданная в СССР к 1941 году промышленная база, советские вооружённые силы, которые обрели после тяжелейших поражений опыт ведения современной войны и должную мощь, сыграли решающую роль в победе антигитлеровской коалиции во Второй мировой войне. В этом огромная историческая заслуга нашего народа, нашей страны".

См.: Андрей Кокошин: Заметки о Первой мировой. Все могло быть иначе // Красная звезда, 5, 6, 7 августа 2014 г.