Научные труды и Публикации

А.А. Кокошин о дезинформации в военной сфере

"Дезинформация - это часть усилий по дезориентированию противника, призванная заставлять его совершать ошибки при принятии и реализации решений, - такие ошибки, которые создавали бы явные преимущества для дезинформирующей стороны. То есть дезинформа­ция призвана обеспечить снижение степени психологи­ческой устойчивости противника. Одна из важнейших задач дезинформации — обеспечение внезапности, ко­торая, в свою очередь, должна работать на опережение в действиях, на захват инициативы, на навязывание во­ли противнику.

Эти усилия являются едва ли не главными в деле по­вышения эффективности в применении вооруженных сил почти каждой страны.

Внезапность может носить тактический, оператив­ный и стратегический характер.

Война — «это путь обмана», писал Сунь-Цзы[1]. Так что напрасно М. ван Кревельд считает, что только в наши дни военачальник, который «будет объяснять свое поражение вероломством врага, просто навлечет на се­бя обвинение в глупости»[2]. Вспомним высказывание выдающегося русского полководца М.И. Кутузова в 1812 г. перед его отъездом из Санкт-Петербурга к отступающей перед французами русской армии. Он сказал, что надеется не победить Наполеона, а перехитрить его[3]. И действительно, стратегический об­ман главнокомандующего русской армии сыграл огром­ную роль в победе России в Отечественной войне 1812 г. над опаснейшим противником.

Кокошин А.А. Вопросы прикладной теории войны. 2-е издание. М.: Изд. НИУ ВШЭ, 2019. С. 183-184.

А.А. Кокошин о "трении войны" и "тумане войны" К. фон Клаузевица

"Огромное значение для понимания войны как сфе­ры неопределенного и недостоверного имеет фено­мен введенного Клаузевицем понятия трение войны. Клаузевиц справедливо подчеркивал, что «трение —это единственное понятие, которое в общем отличает действительную войну от войны бумажной»[1]. Иными словами, на войне от задуманного до реализуемого на деле может быть огромная дистанция. Осознание наличия трения необходимо для понимания сущности вой­ны; одним из элементов трения является опасность, другим — физическое напряжение. А.А. Свечин, гово­ря о трении войны, писал, что оно «уменьшает все до­стижения, и человек оказывается далеко позади постав­ленной цели»^[2]. Под влиянием трения войны боевые действия часто становятся малоуправляемым и даже неуправляемым процессом. Источником трения вой­ны являются, безусловно, психологическое напряже­ние, стрессы. Очевидно, что поведение человека, малых и больших групп людей в условиях стресса способству­ет повышению вероятности ошибки. Играют большую роль и различия в характерах людей, их темпераментах, в уровнях профессиональной подготовки, в культуре взаимоотношений и проч.

Совокупность источников трения войны обычно «оказывается больше их простой суммы, поскольку од­ни виды трения взаимодействуют с другими, что еще больше ухудшает результат»[3].

На преодоление трения войны направлены огром­ные силы на всех уровнях военного искусства — стра­тегии, оперативного искусства (оператики), такти­ки. В частности, это относится к совершенствованию средств контроля за выполнением принимаемых реше­ний, к совершенствованию разведки, обработки и ана­лиза получаемых данных о противнике и др. Все более важную роль при этом в современных условиях приоб­ретает использование методов анализа «больших дан­ных» применительно к многомерным политико-воен­ным проблемам и ситуациям.

Трение войны «всюду приходит в соприкосновение со случайностью и вызывает явления, которые заранее учесть невозможно, так как они по большей части случайны»12. Всегда существует опасность случайных инцидентов, рас­ширяющих масштабы конфликта. Особенно это опасно во взаимоотношениях между ядерными державами, в том числе и в мирное время (такие инциденты возникали, в частности, в ходе Карибского кризиса 1962 г., уроки кото­рого остаются актуальными и сегодня).

Информационно-коммуникационные процессы на войне обладают повышенной степенью сложности. Клаузевиц (и целый ряд военных историков различных периодов) справедливо отмечал, что многие донесения, которые получает командование, противоречат друг дру­гу. Немало бывает и ложных донесений, а «основная их масса малодостоверна»; в силу ложности многих изве­стий «человеческая опасливость черпает из них матери­ал для новой лжи и неправды»[4]. Разумеется, в конкрет­ной войне степень достоверности донесений зависит от разведывательных возможностей той или иной сто­роны (в том числе в немалой степени от аналитических возможностей разведки и штабов в целом), от надежно­сти систем боевого и политического управления — как организационных, так и технических их компонентов. Зависит она, разумеется, и от профессионализма ко­мандного состава всех уровней.

Клаузевиц писал, что военная машина «в основе своей чрезвычайно проста», в силу чего кажется, что «ею легко управлять»; но «ни одна из ее частей не сделана из целого куска», напротив, «все решительно составлено из отдельных индивидов, испытывающих трение по всем направлениям»[5].

Современные военные машины основных госу­дарств уже давно отнюдь не просты; наоборот, они ста­новятся все более сложными человеко-машинными ор­ганизмами с многочисленными «интерфейсами». Эти машины требуют тщательной отработки на научной ос­нове вопросов управления ими. Но во главе каждого из компонентов военных машин остаются люди, те же «от­дельные индивиды», которых имел в виду Клаузевиц, со всеми их психологическими, умственными и физи­ческими особенностями. В силу этого «человеческий фактор» остается важнейшим в обеспечении эффективности военных машин — равно как и в управлении на политико-военном уровне.

К сожалению, понятие «трение войны» в послевоен­ные десятилетия практически исчезло из отечественных военно-научных трудов, хотя еще в конце 1930-х годов его можно было встретить даже в засекреченных в то время документах Наркомата обороны СССР, Генштаба РККА. Отсутствие учета фактора трения войны снижает цен­ность многих военно-научных разработок.

Не меньшее значение для понимания природы вой­ны как сферы неопределенного, недостоверного имеет введенное в оборот Клаузевицем понятие туман войны. Клаузевиц писал, что «война — область недостоверно­го; три четверти того, на чем строится действие на вой­не, лежит в тумане неизвестности»[6].

Можно предположить, что понятие «туман войны» Клаузевиц заимствовал у крупного французского пол­ководца XVIII в. Морица Саксонского (его, в частности, высоко ценил русский военный гений А.В. Суворов), который писал, что «война — это наука, насыщенная ту­манностями, не позволяющими двигаться уверенно»[7].

Клаузевиц отмечал, чтобы увидеть сквозь этот «ту­ман» то, что необходимо, чтобы «вскрыть истину, тре­буется прежде всего тонкий, гибкий, проницатель­ный ум»[8]. В современных условиях тонким, гибким и проницательным умом должны обладать прежде всего должностные лица соответствующих штабов, тех орга­нов, которые готовят варианты решений для команду­ющих и командиров разных уровней. Развивая эту тему, Клаузевиц писал: «Недостоверность известий и предпо­ложений — постоянное вмешательство случайности — приводит к тому, что воюющий в действительности сталкивается с совершенно иным положением вещей, чем он ожидал; это не может не отражаться на его плане или, по крайней мере, на тех представлениях об обста­новке, которые легли в основу этого плана»[9].

К теме недостоверности сведений, которыми пользу­ются при принятии решений на войне, Клаузевиц обра­щается не раз в своем главном труде, чтобы еще более от­тенить сложность ведения реальных боевых действий в условиях дефицита достоверных данных. Говоря о тумане войны, Клаузевиц употребляет и понятие полумрак.

Вот его слова: «Наконец, своеобразное затрудне­ние представляет недостоверность данных на войне; все действия ведутся до известной степени в полумраке; к тому же последний нередко, подобно туману или лунно­му освещению, создает иллюзию преувеличенного объ­ема и причудливых очертаний»[10].

Туман войны наряду с трением войны остаются весьма удачными метафорами для теоретического осмысления войны как специфического общественно-политического явления. Причем оба эти понятия обладают значитель­ной прикладной ценностью — не только для военачальников, но и для государственных руководителей, которые при принятии политических решений должны представ­лять себе всю степень сложности практической реализа­ции военной машиной, подчиненной государственному руководству, соответствующих политических установок.

Понятие «туман войны» вполне может быть отнесе­но как к оценке того, что происходит у противника (чем призвана заниматься, в частности, разведка), так и к то­му, что происходит в собственных вооруженных силах, особенно в тех их компонентах, которые непосредствен­но выполняют боевые задачи.

Особенно высокой степенью неопределенности (и недостоверности) может характеризоваться война с применением ядерного оружия. Это связано с выделе­нием огромных объемов энергии, с разнообразными по­ражающими факторами ядерных взрывов, с вторичны­ми и третичными последствиями применения ядерного оружия, с огромными людскими жертвами, с разруше­нием материальных основ современной цивилизации, как уже говорилось в этой работе. Высокой степенью неопределенности характеризуется возможность нане­сения «обезоруживающих» контрсиловых ударов, в том числе с массированным использованием высокоточного обычного оружия и средств ПРО, о чем в последние го­ды говорится в ряде публикаций американских авторов.

Рассеиванию тумана войны в немалой степени спо­собствует заблаговременное изучение и противника и самого себя. Здесь уместно вспомнить соответствующие тезисы трактата Сунь-Цзы. Знай себя и врага: именно это положение трактата Сунь-Цзы выделено в «Новой Энциклопедии Британика» как главный элемент его учения[11]. Можно отметить, что требование рациональ­­но, как можно более трезво оценивать свои силы и си­лы противника весьма рельефно присутствует в трактате «Краткое изложение военного дела» римского военного теоретика конца IV — начала V вв. Вегеция (на что обра­тил внимание А.А. Свечин)[12].

Глубокое знание и себя и своего противника — вро­де простое и даже элементарное условие. Однако на де­ле его выполнение сопряжено с большими трудностями; требуются значительные, а подчас и огромные усилия для принятия разведывательных, интеллектуальных, оп­тимальных организационно-управленческих решений, в том числе меры по контролю за исполнением принятых решений. Реализация этих задач требует определенных психологических установок и волевого начала.

В крупных государствах имеются «военные маши­ны» (а это во многом крупные бюрократии), в которых изучением противника занимается один сегмент бюро­кратии, а за знание «самого себя», собственных воору­женных сил отвечают другие ее сегменты. При этом во­просами возможностей государства применительно к проблемам войны и мира (особенно вопросами военно­экономических возможностей, устойчивости политиче­ской системы, элитного и массового общественного со­знания и др.) в значительной мере занимаются органы вне военного ведомства.

Развивая идеи Сунь-Цзы, Мао Цзэдун писал: «Есть люди, которые способны хорошо познавать себя и не­способны познавать противника; другие способны по­знавать противника, но неспособны познавать себя. Ни те, ни другие не способны справиться с изучением и практическим применением законов ведения войны»[13].

Мысли Сунь-Цзы и Мао повторяет уже упоминав­шийся современный израильский военный теоретик М. ван Кревельд: «Первичное условие достижения успе­ха состоит в способности угадывать мысли противника и угадывать свои собственные»[14].

Точное знание себя и своего противника предпола­гает трезвое, четкое понимание сильных и слабых мест и в своих вооруженных силах, и в вооруженных силах противника, в его экономической и научно-техниче­ской базе, в возможностях политико-дипломатическо­го и информационно-пропагандистского обеспечения применения военной силы и др. Знание «самого себя» в стратегическом управлении не менее важно, чем знание противника, а иногда и более важно. В силу психологи­ческих особенностей подавляющему большинству лю­дей легче трезво оценивать других, чем самих себя. Это свойственно и многим крупным личностям — полити­кам, военачальникам.

Древний китайский философ Лао-Цзы (по оценкам мно­гих специалистов, современник Сунь-Цзы и Конфуция) от­мечал познание самого себя как более высокий уровень знания по сравнению с познанием других людей: «Знающий людей благоразумен. Знающий себя просвещен. Побеждающий лю­дей силен. Побеждающий самого себя могущественен»[15].

Кокошин А.А. Вопросы прикладной теории войны. 2-е издание. М.: Изд. НИУ ВШЭ, 2019. С. 39-40, 61-62.

А.А. Кокошин о техносфере и революции в военном деле

"Новые технологии и системы вооружений появляются не только в результате политико-военных устано­вок соответствующих руководителей и заданий на раз­работку вооружений со стороны военных ведомств. Они во многих случаях являются продуктом развития соб­ственно науки и техники. С организационной точки зрения это означает, что предложения об использовании тех или иных технологий в военных целях, предложения о создании различных систем вооружений, специальной техники (мы имеем в виду не только сугубо военную со­ставляющую национальной безопасности) часто посту­пают военному ведомству, государственному руковод­ству от разработчиков техники, от ученых.

Развитие техносферы играет большую роль в соз­дании условий для революции в военном деле (РВД). В новой и новейшей истории имели место несколько революций в военном деле. Рассмотрение проблем РВД должно быть частью современной теории войны.

Революция в военном деле — это многоплановое, многомерное явление, охватывающее военную страте­гию, новые оперативные и тактические формы и спосо­бы ведения вооруженной борьбы, вопросы организации вооруженных сил, управления боевыми действиями, ка­чества личного состава и др. Но при этом едва ли не ве­дущую роль играют военно-технические факторы.

Структуру большинства революций в военном деле обычно составляют по меньшей мере пять компонентов: 1) новые технологии, средства вооруженной борьбы, си­стемы вооружений; 2) новации в организации вооруженных сил; 3) изменения в формах и способах применения военной ¹ силы, в военном искусстве на всех трех его уровнях (стратегия, оперативное искусство, тактика); 4) усилия по обеспечению нового качества личного состава; 5) повыше­ние эффективности управления войсками, силами и сред­ствами.

Крупнейшей из революций в военном деле остает­ся РВД, связанная с появлением ядерного оружия, обла­дающего целым спектром поражающих факторов. К то­му же применение ядерного оружия может иметь важные вторичные и третичные последствия, в том числе ката­строфические для человеческой цивилизации.

В период послевоенной истории (1950—1960-е годы) в профессиональных военных кругах активно обсуждалась возможность победы в войнах с применением ядерного оружия. Под влиянием развития разнообразных ядерных боеприпасов и средств их доставки ведение боевых дей­ствий с применением ядерного оружия в тот период стало рассматриваться на всех уровнях военного искусства — стратегическом, оперативном и тактическом.

Инициатива в этом принадлежала Соединенным Штатам, обладавшим в 1945—1949 гг. монополией на атомное оружие".

"Возвращаясь к вопросу о революции в военном деле, следует подчеркнуть, что стимулирующее воздействие на развитие первого, существенного, компонента РВД оказала одна из важнейших характеристик ядерного оружия — его неизбирательность. Как уже отмечалось выше, для ядерного оружия характерен широкий спектр поража­ющих факторов. Десятилетиями после Второй мировой войны разработчики вооружений неоднократно пыта­лись это преодолеть. В данном направлении развивались (и развиваются) все виды ядерных боеприпасов и средств доставки — и тактических, и оперативно-тактических, и стратегических; основной тенденцией стало уменьшение мощности боезарядов и повышение их точности, в том числе ради поражения высокозащищенных объектов без какого-либо значительного «побочного эффекта».

Стремлением уйти от неизбирательности ядерного оружия в значительной мере можно объяснить появле­ние «нейтронных боеприпасов», а также создание раз­ных видов высокоточного оружия (ВТО) в неядерном снаряжении, включая дальнобойные средства.

Одна из основных тенденций в развитии техносфе­ры, военного дела и военного искусства — постоянное расширение спектра средств и способов вооруженной борьбы: от ядерных боеприпасов мегатонного класса до многообразных нелетальных средств поражения. При этом, разумеется, всем спектром средств вооруженной борьбы обладает ограниченное число государств.

О превращении определенных научных идей и тех­нологий в те или иные системы вооружений во мно­гих случаях речь шла несколько десятилетий назад, но «прорывы», как правило, откладывались на более позд­нее время. Один из примеров этого — создание управ­ляемых гиперзвуковых летательных аппаратов, подходы к разработке которых делались еще в 1970-е годы (воен­ные эксперты того времени заявляли, что искомое ору­жие потребует НИОКР в течение примерно 10 лет)[1].

Следует упомянуть возможность появления тех или иных «нетрадиционных» средств — так называемого оружия на новых физических принципах (с учетом того, что эти принципы известны в науке, как правило, уже 40—50 лет и более).

Вновь и вновь (уже на протяжении ряда десятилетий) встает вопрос об оружии направленной энергии (лазер­ном, радиочастотном и пучковом), о «рельсотронах» (электродинамических ускорителях массы — ЭДУМ), о «радиочастотном оружии» и др. Масштабное примене­ние такого оружия наряду с некоторыми другими «эк­зотическими средствами», как считают некоторые авто­ры, может привести к новой революции в военном деле. Также на протяжении многих десятилетий поднимает­ся вопрос о геофизическом и климатическом оружии[2].

В 1980-е годы была предпринята попытка сделать ядерное оружие, по словам президента США Р. Рейгана, «бессильным и устаревшим». Имеется в виду весьма масштабная программа НИОКР «Стратегическая обо­ронная инициатива» (СОИ). Планировался перехват, прежде всего на разгонном участке, межконтиненталь­ных баллистических ракет, баллистических ракет стра­тегических подводных лодок (в первую очередь за счет создания боевых космических станций — БКС) с ис­пользованием различных видов лазеров — рентгенов­ских лазеров, эксимерных лазеров, лазеров на свобод­ных электронах, химических лазеров и др. (наряду с ракетами-перехватчиками космического базирования).

Тогда речь шла об использовании лазеров с выход­ной мощностью в мегаватты и даже десятки мегаватт (для поражения стартующих ракет противника, облада­ющих повышенной стойкостью)[3].

Цели, которые ставились в рамках СОИ, как извест­но, не были достигнуты. Эта программа при преемни­ках Рейгана перестала существовать в том виде, как это задумывалось рейгановской администрацией. Работы в области ПРО в США продолжались в гораздо более ограниченном объеме. Тем не менее регулярно в США поднимается вопрос о возврате к идее создания косми­ческих эшелонов ПРО на новейшей научно-техниче­ской основе.

В СССР также велись НИОКР по созданию лазерного оружия космического базирования (проект 17019 «Скиф», головная организация по созданию лазерного комплекса — НПО «Астрофизика»). Но «Астрофизика» задерживала создание лазера мощностью в несколько мегаватт, который можно было бы вывести в космос. Решено было использовать созданную для «Скифа» установку с газодинамическим лазером (на углекислом газе) в 1 мВт, который был разработан для установки на самолетах Ил-76 другой советской организацией. Выводить в космос эти аппараты должны были ракеты «Протон-К» (на экспериментальном этапе), затем орбитальные корабли «Буран»[4].

В США уже на протяжении довольно длительного времени ведется разработка корабельных комплексов лазерного оружия для поражения малоразмерных воздушных це­лей и противоракетной обороны на дальности лишь 2—3 км (только при благоприятных погодных условиях) — не на тысячи километров, как говорилось о потенциальных ла­зерных системах для задач ПРО и для противоспутнико­вого оружия в 1980-е годы в США и в СССР. Это проекты «ЛаВС», «ТЛС», «Мад».

В рамках проекта «ЛаВС» используются, в частно­сти, шесть коммерческих лазеров (с активной средой в виде оптоволокна, активированного иттербием). Лучи этих шести лазеров сводятся методом некогерентно­го сложения в общей системе наведения и слежения. Мощность выходного излучения прототипа комплек­са «ЛаВС» составляет 33 кВт. Этот комплекс призван действовать совместно с давно имеющимся на воору­жении кораблей ВМС США 20-миллиметровым оруди­ем МК 15[5].

Для сухопутных войск создается мобильная демон­страционная установка «ХЕЛ-МД» для поражения с 10 кВт лазером. На следующем этапе должна быть до­стигнута мощность этого лазера в 50—60 кВт; предпо­лагается, что прототип «боевого образца» будет создан к 2022 г. (100 кВт). Для задач ПРО Минобороны США изу­чает возможность использования твердотельных и газо­вых лазеров (на парах щелочных металлов) мощностью в 200—300 кВт, устанавливаемых на высотных беспилот­ных аппаратах типа «Рипер». Первые лабораторные об­разцы такого рода лазеров имеют выходную мощность 34 кВт и 10 кВт. На базе подобного рода средств (с мощ­ностью в несколько десятков кВт) планируется создание средств высокоточного сопровождения баллистических ракет[6].

Кокошин А.А. Вопросы прикладной теории войны. 2-е издание. М.: Изд. НИУ ВШЭ, 2019. С. 39-40, 61-62.

Академик А.А. Кокошин, генерал армии Ю.Н. Балуевский и генерал-полковник В.Я. Потапов о современных тенденциях в применении военной силы и в военном искусстве

"Военная сила остается исключительно важным инструментом внешней политики значительной части государств, особенно тех, которые занимают наиболее видное положение в иерархии субъектов мировой политики. При этом боевое и небоевое применение военной силы приобретает все более многомерный, многоплановый характер. Огромную роль в международных отношениях играет прямая и скрытая угроза в применении военной силы на всех уровнях военного искусства – на стратегическом, оперативном и тактическом.

Применение военной силы в войнах и в вооруженных конфликтах, в операциях по принуждению к миру, в миротворческих операциях все более тесно переплетается с одновременными активными действиями в информационно-пропагандистской сфере (в т.ч. с ведением «психологической войны»), с дипломатией, с разнообразными мерами экономического порядка (включая оказание гуманитарной и экономической помощи в зоне конфликта), с действиями сил специальных операций. По обоснованному мнению начальника Главного оперативного управления Генерального штаба Вооруженных сил России А.В. Картполова, "эффект от информационного воздействия может быть сопоставим с результатами крупномасштабного применения войск и сил"[1].

Возрастает роль оборонительных и наступательных действий в киберпространстве, включая проведение боевых киберопераций, нанесения киберударов. Это все более осложняет стратегическое управление (руководство), обеспечение оптимального распределения во времени и пространстве всех усилий, связанных с применением военной силы для получения необходимого политического результата. Очевидно, что отработанные в предыдущие десятилетия методы, приемы управления по цепочке политика – военная стратегия – оперативное искусство – тактика требуют значительно модернизации, коррекции. – Можно со всей определенностью говорить о росте политизации, социализации и информатизации в применении военной силы.

Применение военной силы осуществляется теми или иными государствами в условиях серьезных ограничений, носящих и военно-технический, политический, экономический, гуманитарный и правовой характер. Среди ограничителей по масштабам и характеру применения военной силы в современной мировой политике выступает взрастающая взаимозависимость ее главных акторов. Происходит как бы «уплотнение» взаимодействия государств и негосударственных акторов в политической, гуманитарной, информационной, социальной и, конечно, в финансово-экономической сферах.

Рост взаимозависимости государств и негосударственных акторов мировой политики и мировой экономики составляет основу процессов глобализации. Как справедливо отмечает генерал армии М.А. Гареев в своей работе по характеру будущих войн, изолироваться от процессов глобализации нельзя[2]. При этом глобализацию необходимо рассматривать и как реальный процесс, происходящий в мире, и как определенную (весьма агрессивную) идеологию, в немалой степени имеющую деструктивный характер для многих государств и обществ.

Важный вопрос в современной системе мировой политики – избирательность или неизбирательность применения различных сил и средств. Применение военной силы со значительным «сопутствующим ущербом» (по терминологии вооруженных сил США) ведет к дополнительному осуждению во многих странах; в ряде случаев наличие значительного «сопутствующего ущерба» может привести к обратному по сравнению с ожидаемым политическому эффекту.

"Академики Н.А. Симония и А.В. Торкунов обоснованно пишут: «совре­менный мир не глобален (как утверждают некоторые западные и российские эксперты), а представляет собой симбиоз около двух сотен неодинаковых стран с разным уровнем формационного, то есть социального и экономическо­го, развития»[3]. У каждой страны в зависимости от ее положения в мировой экономике и мировой политике есть собственные экономические и политиче­ские интересы национальной безопасности, в том числе в ее военном измерении. При этом число государств, обладающих не фор­мальным, а реальным суверенитетом, в современном мире остается, как и в прошлые десятилетия, незначительным[4].

"Современная операция тоже во все большей мере должна быть предметом не просто «свободной творческой деятельности полководца», а и результатом огромной аналитической работы, работы по ее подготовке, по ее планированию, в т.ч. с применением научных знаний. Так что термин оперативное искусство следует признать не совсем адекватным. Представляется, что в современных многомерных политических, экономических, информационных и социокультурных условиях применения военных силы стоит вопрос о политическом управлении не только военной стратегией (стратегическими действиями), но и о таком управлении операциями (боевыми действиями).

Не только военная стратегия, но и непосредственно политика в современных условиях может ставить задачу на проведение операций в том числе сравнительно небольшими контингентами войск (тактическими группами), вплоть до нескольких батальонов (и сопоставимого количества ударных авиационных средств, средств ПВО, военно-морских средств) в условиях ограниченных по политическим целям и пространственному размаху боевых действий.

Одной из важнейших функций управления является контроль – над положением в том числе, своих войск, над тем, как поняты отданные приказы, как инициативные действия нижестоящих командиров вписываются в общую предписанную линию поведения и т.п. Во многих случаях доступные технические средства в принципе могут решать многие задачи контроля, причем не только для руководства военного ведомства, Генштаба, но и для высшего государственного руководства страны, для целого ряда фигур, входящих в команду «интегрального полководца». Это относится, в том числе, к лицам, несущим основную ответственность за политико-дипломатическое и информационно-пропагандистское обеспечения применения военной силы".

"В современных условиях то, что считалось тактическим уровнем действий, может иметь непосредственное военно-стратегическое и даже политическое значение. Тем более это относится к уровню оперативного искусства.

Еще раз следует обратить внимание на сокращение сроков боевых операций и вытекающие отсюда требования ко всем компонентам военной машины и к политико-военному руководству страны. (Отметим, что речь должна идти именно о политико-военном руководстве», как это часто используется в отечественной литературе по проблемам оборонной безопасности. – Это должно опираться на четкое понимание примата политики по отношению к военной стратегии, военному делу в целом.) Происходит усиление возможностей командования (вплоть до высшего государственного руководства) контролировать действия сво­их сил вплоть до низового тактического звена (разумеется, при наличии высоко устойчивых к вешнему воздействию, защищенных средств связи и наблюдения за обстановкой).

В современных условиях действия батальона, ро­ты и даже менее крупного элемента боевых порядков может (и должно в ряде случаев) в зависимости от конкретной политико-военной ситуации оказаться предме­том внимания высшего руководства страны; их успех или неуспех может привести к значительным полити­ческим результатам — как положительным, так и отри­цательным. Здесь снова  представляется важным вернуться к вопросу о контроле как исключительно важном компоненте управления (руководства). Наличие такого контро­ля во многих случаях позволяет в том числе избежать потерь от тех или иных собственных средств, особенно при взаимодействии ударной авиации и пехоты, и обеспечить минимальные размеры «сопутствующего ущер­ба» для гражданского населения, оказавшегося в зоне боевых действий. Представляется, что функция контроля у нас во многом остается недооцененной в нашей теории и практике управления.

Ряд отечественных специалистов (и прежде всего генерал-майор В.А. Золотарев) небезосновательно от­мечают, что в реальных российских условиях, с учетом всех наших традиций в военном деле и в управлении в целом, усиление функции контроля на тактическом и оперативном уровнях может реали­зоваться в такой форме, что это приведет к сковыванию инициативы командующих и командиров. В связи с этим сама концепция контроля применительно к на­шим условиям требует дополнительной проработки, с тем чтобы контроль не носил жесткого и прямолиней­ного характера. Реализация узко понимаемой функции контроля может усилить боязнь подчиненных перед ли­цом вышестоящих начальствующих лиц, а объект конт­роля постарается переложить на них ответственность. В связи с этим сама концепция контроля применительно к нашим условиям требует дополнительной проработки, с тем чтобы контроль не носил жесткого и прямолинейного характера.

Опять же отметим, что это не сугубо военная, а политико-военная проблема, требующая соответствующего технического оснащения и специальных организационных решений (беспилотные летающие аппараты, дополнительные каналы передачи информации и средства ее обработки, программные продукты, средства отображения информации и др.).

Одновременно возрастает значение наличия у нижестоящих командиров инициативности (основанной на высоком уровне профессионализма) при выборе не только способов действий, но и средств, которые традиционно были вне компетенции не только, например, командира батальона, но даже командования бригады или дивизии (удары фрон­товой истребительно-бомбардировочной авиации, крылатых ракет большой дальности, запускаемых с тяжелых бомбарди­ровщиков, многоцелевых подводных лодок, надводных ко­раблей и т.п.). Фактически классические тактические действия обретают компоненты, присущие уровню оперативного искусства, а в ряде случаев и уровня стратегических действий.

..."использование информационных технологий для ускорения циклов разведки, адекватного проецирования сил на удаленный театр войны, сокращения времени переброски войск, планирования операций и нанесения высокоточных ударов огневыми и иными средствами воздействия во многом изменяет характер современной операции (боевых действий".

"Высокая результативность действий в соответствии с такого рода концепциями достигается прежде всего благодаря следующим компонентам: опережающим противника циклам разведки; адекватностью разведывательных данных об обстановке ре­альному состоянию боевого пространства ТВД; проведением массированных информационных операций (киберопераций, психологических операций) и применением сил специального назначения (команд спецназа) для вывода из строя объектов критической инфраструктуры; избирательным ударам высокоточного оружия".

"Сегодня все более превалирующим принципом ведения боевых действий, как показывает детальное изучение сред­несрочных, долгосрочных и сверхдолгосрочных тенденций в развитии военного дела, становится мобильность (страте­гическая, оперативная, тактическая). Мобильность в реальных действиях вооруженных сил раз­ных государств — это более важный фактор, чем сосредото­чение сил на направлении главного удара, а в ряде случаев даже заменяет последнее. Значение фактора мобильности сил в тактическом и оперативном масштабах подчеркивалось в советских разработках по теории «глубокого боя» и «глубокой операции», соответственно, в нашей стране в 1920-1930-е гг. Мобильность была предметом особого внимания в вермахте нацистской Германии со ставкой на танко­вые и моторизованные части и соединения при исключительно плотной поддержке их авиацией (особенно пикирующими бом­бардировщиками).

Мобильность в сочетании с единым информационным по­лем (и соответствующей системой оперативной и боевой под­готовки, экипировкой и оснащением военнослужащих и боевых групп) позволяет вести многоочаговые боевые действия в диспергированных (разрешенных) боевых порядках, расфокусируя внимание противника. (Тенденцию к разрежеванию боевых порядков весьма рельефно в свое время отметил генерал-фельдмаршал Альфред фон Шлиффен, возглавлявший длительное время в конце XIX - начале ХХ в. германский Генеральный штаб.

В современной войне без сплошных линий фронта, с «многоочаговостью» боевых действий возрастает удельный вес сил и средств для проведения спецопе­раций, которые берут на себя ряд задач прежде прису­щих сухопутным силам. Именно в частях спецназа проявляется особая ценность каждого бойца, что явля­ется одной из важнейших характеристик современного военного дела, в котором, как никогда, на первое место ставится качество личного состава. В этой связи необхо­димо ввести в соответствующие наставления и боевые уставы понятия специальных действий (операций) как нового вида боевых действий.

Значительно возросла «объемность» («трехмерность») боев и операций — за счет роли воздушных средств поражения (включая разведывательно-ударные беспилотные аппара­ты (БЛА)), воздушных и космических средств разведки, це­леуказания, связи, использования вертолетов и самолетов для переброски различных подразделений, частей и т. п. и десан­тирования. Для нашей страны с ее необъятными просторами, разнообразием условий ведения боевых действий и задач для воору­женных сил все виды мобильности имеют особое, чрезвычай­ное значение, не до конца осознанное даже в нашем экспертном сообществе.

Стратегическая и оперативная мобильность часто зависят от политических факторов и обстоятельств, либо обеспечивающих усло­вия для реализации военных возможностей по мобильности, либо препятствующих этому.

Кокошин А.А., Балуевский Ю.Н., Потапов В.Я. О соотношении компонентов военного искусства в контексте трансформации мирополитической системы и технологических изменений. М.: URSS, 2015. С. 21-27, 108-117.